Читать «Иголка любви» онлайн - страница 5

— Садись есть, — испытующе сказала мама-Рита.

— Нет, — сказал Роман. — Я не хочу, я у Марека кушал.

Мама посмотрела на него недоверчиво, и Роман выдержал ее взгляд.

Где-то к вечеру Марека разбудил звонок в дверь. То все-таки была Ира. Он уже был голоден и свеж. Ира с мороза сверкала и пахла своими нарядными духами, а лицо все равно знакомое и ладони умные, взрослые, покорные. Уже пять лет она пробует к нему пристроиться, а он не отгоняет ее и не подпускает. Он умеет. «Привет», — сказала Ира, выставляя вперед подбородок. У Иры был муж. Моряк. Он его так называл — моряк. На самом деле муж был морской офицер. Ира от него гуляла к нему, Мареку, а он гулял от Иры к другим женщинам, которые тоже от кого-то куда-то гуляли. Так они все гуляли, едва заметно соприкасаясь кончиками пальцев.

Одна его жена Рита не гуляла. Он знал точно. Он знал — почему. Боялась встретиться с ним — гулякой. И потом, ей было некогда. Она собирала приметы, обиды и смерти в его биографии, самозабвенно отдаваясь этому жгучему занятию. Надеялась, придет время — и всю эту яркую коллекцию швырнет в его (обезображенное к тому времени старостью и развратом) лицо и…

Но что же «и»-то?..

В том-то и дело, что никто этого не знал.

До поры до времени.

Можно было поделить их на сильных и слабых — сильные в ответе за слабых, и что делают слабые — все равно виноваты сильные, хоть, может, слабые-то и не правы. Как правило. Но и тут разобраться было совершенно невозможно. Никто не знал признака, по которому их надо делить. Да и зачем?

У него была очень симпатичная квартирка — маленькая и уютная печальным уютом холостяка, который привык к чистоте. У него было хорошее детство, которое навсегда привило ему любовь к уюту. На книжной полке у него стояли Вознесенский и Северянин, а в уголке банка со спиртом, в которой висел десятинедельный эмбрион, можно было разглядеть, что это мальчик. Его звали Вася. Он так придумал, такую шутку, и пугал своих женщин этим Васей и хвастал, что сам его добыл. «А сделал?» — однажды спросили его. Он помнит ту девушку, нервную и шумную, его хрупкая квартирка жалобно звенела, когда она врывалась, всегда как будто чуть-чуть после драки. Она врывалась и все раскидывала, еще не остыв от вечной своей драки, устраивала настоящие вихри и обвалы, за все цеплялась непомерно длинными ногами в линялых джинсах и везде заглядывала странным каким-то кошачье-жадным профилем. Ее звали, кажется, Нина. Она прибежала к нему какой-то зимой, особенно холодной, в зябкой шубке, со звонким портфельчиком под мышкой. Лицо у нее было перепуганное. Она металась по его жизни месяца два, безумно тревожа и путая его. Он защищался, как мог, выставляя перед собой руки, и она мерила его сверкающим нелюдским взглядом, искала, где взрезать, чтоб раскрыть его, как футляр, и вложить в него запекшийся комок ощущений от другого, какого-то зловеще сильного для нее мужчины. Она безобразничала, рыдала и хохотала как безумная, обижала его друзей, беспощадно смеялась над его милыми привычками, а потом плакала, нежно и исступленно обхватив его ноги слабыми своими холодными руками, и терлась пылающим лбом о его дрожащие колени.