Читать «Долгие слезы. Дмитрий Грозные Очи» онлайн - страница 144

Так не ради себя, не ради Узбековой милости, но ради отцовой правды, коли не дает хан воли на честный путь, ан любым путем должен я отобрать власть у Юрия!..

На одно уповаю: от Господа шаги мои, ибо не сам ли Господь возмущен нами и гневен на нас, когда послал на Русь такую сушь, какой доселе не видели?!» — окусывая запекшиеся губы, истово убеждая себя, твердит в мыслях Дмитрий, сосредоточенно глядя под ноги и не видя под ногами пути.

Да и нет пути у него под ногами. Одна трава пыль с сапог бьет…

Что может быть горше и сокрушительней для сердца князя, нежели чем видеть народ свой в полоне и унижении?.. Но если сердце его остается покойным или, пуще того, злобно радуется несчастью подданных, разве вправе он оставаться князем для своего народа?..

Еще до того, как двинуться ему навстречу Юрию, зашел Дмитрий в Кашин. Взятый Михаилом Ярославичем в приданое за Анной Дмитриевной, прежде Кашин относился к ростовской вотчине. И хоть прошло с той поры двадцать лет, по сей день дух в Кашине царил более ростовский, чем тверской. Не любили оружия кашинцы. Благочестивые и незлобивые, лишь смирением и молитвой защищались они от врагов. Однако убережешься ли одной молитвой от нечестивых в наше тревожное время? Не убереглись кашинцы.

На дальних подступах к городу заметны были следы Таянчарова войска. Где и стояла деревня — там пустошь, где срублена была малая церковка во славу Господню — там уголья, где лежало поле возделано — конями потравлено, будто лугов округ мало, где люди жили там волки рыщут да вороны, поживиться на счет убоинки… Обширный угодьями, богатый и древний Клобуков монастырь и тот стоял сиротой — не удержались нехристи пограбить Богово. Хоть и написал Узбек в утешение православным лукавый указ: «Кто ограбит духовное лицо, должен заплатить ему втрое, кто оскорбит церковь — тот подлежит смерти…» Написать-то написал, да, видно, слугам своим забыл тот указ огласить…

Одним словом, не так, как в прошлом году, — иначе грянул ныне откупщик Моисей. Не одно добро обирал, около пяти сотен молодых и сильных парней да девок согнали поганые в курень, чтобы увести за собой. Знать, и живые души начислил хан на долги.

Плакали кашинцы. Но чем мог утешить их Дмитрий, что мог сказать? Кто ж знал, что кашинцам назначит Узбек платить калым за свадьбу князя с Марией? Да ведь и в гневе оставался милостив хан, могло быть и хуже. Только ведь не объяснишь того кашинцам, да и не поймут они ханской милости в своем горе…

— Все ли взял теперь, Моисей? Али я тебе еще должен? — спросил Дмитрий у жидовина, когда сошелся с ним и Таянчаром в пограбленной горнице боярского дома.

— Разве может князь быть должен еврею убогому? — Моисей смиренно склонил голову в круглой, как воинская мисюрка, но не железной, а атласной шапочке, прикрывавшей бледную, незагорелую плешь.

— Коли плачу, значит, должен, пес!

— Ай, Дмитрий Михалыч, пошто бранишь? Знаешь ведь: не о своих долгах Моисей хлопочет — о ханских!

За год, что не видал его Дмитрий, жидовин еще набрал важной тучности. От жары ли, от нездоровья ли, казалось, сало выступило на щеки, а пот по тому салу бежал, ручьями скользя. Говорил Моисей все так же тягуче, медленно, но уж не оттого только тянул, что хитрил, а и для того, чтобы всякому своему слову лишнего веса придать. В гору, видать, пошел жидовин на волчьей службе при ханском дворе. Да и глядел он ныне куда смелее, чем прежде. А и что не глядеть жидовину соколом, когда за ним неколебимой стеной стоит бек-нойон Таянчар, ханский милостник.