Читать «Убиты под Москвой (сборник)» онлайн - страница 124

– Ш-што, господин начальник? Мерещутся? – кивнув на красноармейские фуражки, задрожал он. – Не дают мертвецы спать? Жить? И не да-дим! Вот! И детям вашим… тоже!.. Никогда! Каких людей… стихи на стене… Подлюги… вашу в христа мать!.. На, на! Мерзавец! Снимай мои штаны! Я вам…

И, в бешенстве полосуя гимнастерку, захлебнувшись в сизой пене, бьющей изо рта, забарахтался в ворохе фуражек, колотя по ним пятками босых ног…

Глава тринадцатая

Возвращаясь с работы, однокамерники Сергея приносили в мотнях тюремных штанов по одному и по два сырых бурака. Узбек Муса ухитрился как-то печь бураки на заводе и, разрезав их на ломтики, раскладывал по всем дырам халата. Вечером угощали Сергея.

– С бураков поправляются, Руссиновский! – шутил щербатый Петренко. – И ощущение «бананов» другое. Бураки способствуют организму обретать нечто лошадиное…

До вечерней покамерной поверки заключенные должны успеть сделать уборку в камере, вынести в уборную парашу, получить «ужин», съесть его и к десяти часам выстроиться по ранжиру у стены. Поверяющий надзиратель, с чувством достоинства и превосходства, тыкал пальцем в грудь каждого и, отметив наличие заключенных, гордо покидал камеру. И тогда наступали роковые пятнадцать минут ожидания свистка отбоя. Это были самые жуткие минуты! Затаив дыхание, все смотрят на дверь. Вот-вот отворится она – и назовутся несколько фамилий. Сдав вещи, те люди переводились в камеру смертников, а в четыре часа пятнадцать минут утра за ними приезжали из гестапо…

Никто из заключенных тридцать девятой не знал своей участи, и как только раздавались начальные всхлипки свистка, напряженные до крайности тела невольно расслаблялись, люди глубоко и устало дышали:

– Сегодня живы!

После свистка молча расползались по нарам, цокала выключаемая из коридора лампочка, и в наступившей темноте слышались глубокие, вызванные мучительным раздумьем вздохи.

– Не спишь, Петренко?

– Как и ты.

– Говорят, немцы при расстреле на коленки ставят и поворачивают затылком к себе…

– Разве это меняет дело?

– Да не то! Видно, совесть их, што ль, начинает мучить… все-таки глядеть в глаза…

– Совесть? У немцев? Ты сам додумался до этого или как?

– Сам.

– Дурак!

– Может быть… А слушай, Петренко… ты как будешь… ну, стоять на коленях… или…

– Умру стоя!..

– И я…

Успокоенный на этот счет Муса поворачивался на другой бок и принимался в темноте трещать сырыми бураками…

На пятый день заключения Сергея, в послеповерочные минуты ожидания, загремел замок тридцать девятой камеры.

– Бакибаев Муса!

Молчание.

– Серебряков Владимир!

– Петренко Иван!

– Григоревский Антон! Сдать все!..

Дверь захлопнулась. Онемев, все продолжали стоять, как и прежде. Что и кому можно было сказать теперь? Пошатываясь, первым вышел из строя Петренко.

В городе не по-ноябрьски ярко светило солнце. Нарочно стараясь продлить время, Сергей лениво волочил деревяшки по мостовой. В трех шагах сзади шел с автоматом немец. От угла парка улица уходила вниз, к мосту, и, перебежав его, круто поднималась в гору. Мимо Сергея тряслись, ежеминутно понукаемые, извозчичьи клячи. Заламывая поля шляп, удивленно пялились на Сергея выдергивавшиеся из пролеток седоки.