Читать «На хуторе Загорье» онлайн - страница 68
Иван Трифонович Твардовский
Пока Мария Васильевна с мамой и сестрой собирали на стол, Александр Трифонович затеял разговор о мастерах и мастерстве. Предлогом послужила деревянная кровать моей работы, которая привлекла его внимание рисунком инкрустации. Он касался рукой полированной плоскости спинок, удивлялся тщательности соединений и врезок и никак не соглашался с моим объяснением, что все это не так сложно, как может показаться неискушенному человеку.
— Не боги горшки обжигают, это — да, но, знаешь, обжигают их мастера! — оказал под конец.
На тот момент у меня имелось мало изделий, которые я мог бы охотно показать — многое по нужде было распродано, но все же кое-что нашлось. Я показал статуэтки, выточенные из дерева, ажурные браслеты из кости, резные шкатулки и еще какие-то мелочи. Они произвели на Александра Трифоновича приятное впечатление, и он с каким-то сожалением отметил, что я в свое время не получил должного образования.
— Да, Иван, в тебе природный художник. И очень жаль, что сам ты долго об этом не знал. А впрочем, все равно хорошо, ты — мастер. Порой мне самому так хотелось бы быть мастером какого-нибудь дела, например, быть хорошим печником.
Мы уселись за стол, но Александр Трифонович все еще продолжал начатый разговор. Он рассказывал о том, что ему доводилось видеть у художников-скульпторов: «Было ново и непонятно, когда мне показывали уродливые пни и разные коряги, на мой взгляд, пригодные только для того, чтобы топить печь в каком-нибудь подовине, а мне говорили о них примерно так: «Вот, пожалуйста, почти скульптурный портрет Гоголя, а вот — Антон Павлович, а тут — Достоевский». Я прямо-таки поражался этой смелости, можно сказать — не верил. Оказалось — правда, художник может видеть или чувствовать в исходном материале то, что он таит в себе, что обещает».
В тот вечер много говорили об отце, домашних делах, пели наши семейные песни:
Мама слушала и, безголосо шевеля губами и покачивая головой, как бы шла следом песни, про себя совершая далекий и дальний путь, листая календарь обратно. И не выдержала — прослезилась, когда Александр Трифонович в самом конце песни прибавил еще и от себя:
Песня оборвалась… Александр Трифонович достал сигареты и, оглядевшись вокруг, встал, кивком сделал знак, мол, идем покурим. Мы вышли на улицу и увидели медленно идущего старого человека с палкой. Александр Трифонович так внимательно посмотрел на его согбенную фигуру, что я невольно насторожился и ждал, что он будет говорить.
— Ты видишь, что человек не переставляет свою палку, а подтаскивает ее? — сказал Александр Трифонович. — Это — старость. Когда я вижу таких людей, куда-то одиноко идущих, мне становится грустно: что-то у него еще не доделано, что-то его еще к чему-то обязывает, но смотрит он уже только, — Александр Трифонович ткнул скрюченной рукой к ногам, — туда!.. И знаешь, — он тронул меня рукой, — люди об этом не думают и не замечают ничего — живут! «Родятся в радости и умирают в радости», как сказал о простых людях Лев Николаевич Толстой. Это очень хорошо сказано и, как я смею верить — не без доказательств…
