Читать «Тридцать третье марта, или Провинциальные записки» онлайн - страница 98

* * *

Если ехать по третьей бетонке от Серпухова к Можайску, то, не доезжая Родионовки, будет железнодорожный переезд. Возле переезда сидят два безногих инвалида в колясках и просят подаяния. Один инвалид сидит до переезда, а другой — сразу за ним. Тот, который сидит до — в густой бороде, которая переходит в черный, засаленный, плюшевый полушубок. Культи у него перемотаны цветным скотчем. Он и не смотрит на проезжающих, а дремлет, не выпуская из рук пластиковую плошку с мелочью. Тот, что после — чисто выбрит, улыбается и машет водителям рукой.

Волоколамск

Существует несколько версий происхождения топонима Волоколамск. Согласно одной из них во втором томе примечаний к не дошедшей до нас новгородской летописи, на пятой странице обложки, было написано, что издревле в этом месте на реке Ламе селились дамские угодники, в просторечии называемые волокитами… а может и не жили. Давно это было. Даже старожилы не упомнят. Скучные археологи и пыльные историки утверждают, что в этих местах через водораздел между реками Лама и Далай-лама Руза аборигены за умеренную мзду переволакивали купеческие ладьи новгородцев, едущих торговать в Москву и Рязань. Каких-нибудь километров пять-семь и тащили, подкладывая под ладьи бревна. Тащить было тяжело. И дело даже не в отсутствии техники. Времена-то были еще домонгольские. Никакой обсценной лексики и в помине не было. Ни скомандовать строго, ни попросить быстро убрать бревно с ноги. Даже простой возглас «Сворачивай на…» приводил людей в замешательство и они понимали его далеко не с первого раза.

Надо сказать, что с работой в тех местах и тогда были сложности. Кроме переволакивания ладей и обороны города от многочисленных неприятелей приложить руки было некуда, а потому волоколамцы подались в Москву на заработки. Если верить Лаврентьевской летописи, то город Волок на Ламе старше Москвы на целых двенадцать лет. Спрашивается — куда же волоколамцы ездили на работу первые двенадцать лет? Одна часть краеведов утверждает, что как раз все это время они прорубали просеку в лесах до Москвы, а другая говорит — никакой дороги они не строили, а просто пошли наобум, пребывая в совершенной уверенности, что все дороги ведут в Москву. Где их только потом не находили…

В самом начале одиннадцатого века Ярослав повел (а по некоторым свидетельствам поволок) не ушедших в Москву на заработки волоколамцев в поход на взбунтовавшихся ростово-суздальских волхвов. Поход был удачным. Ярослав, как сообщает летопись, «изымав волхвы, расточи, а другие показни». Но не все было так гладко, как в летописи. Одна из дружин волоколамцев нарвалась на трех волхвов второго и даже третьего уровней. Почти всех дружинников волхвы превратили в мышей, лягушек и даже зайцев. Большей частью они разбежались по окрестным суздальским лесам и полям, а некоторые зайцы все же вернулись на берега Ламы и дали многочисленное потомство. Впрочем, как и мыши с лягушками на чужбине. Конечно, теперь в густонаселенном Подмосковье встретить зайца, тем более, говорящего волоколамского, практически невозможно, а вот в суздальских лесах говорящие лягушки и мыши нет-нет, да и находятся. Думаете, история с царевной-лягушкой из пальца высосана?

С тех самых пор отношения Волоколамска с Суздалем так и не восстановились. Даже автобуса нет между ними прямого, не говоря об электричках. Да и те ходят с перебоями. Надо сказать, что отношения не заладились не только с Суздалем, но и с Тверью, Новгородом… всеми, кто воевал с волоцкими князьями за удобное место на пути из Новгорода в Московские и Рязанские земли не перечислить. Всех, однако, одолела Москва. Да, попасть из Волоколамска в Тверь, не говоря о Новгороде, сложно. Дороги у нас между областями, мягко говоря, нехороши. Да и что там делать, в этих областях? Другое дело Москва — к ней идет столбовая дорога. И лучше с нее не сворачивать. Чтобы не удариться о столб.

Ни одна война, ни одна княжеская междоусобица не обходила стороной Волок на Ламе. Уже во время Смуты под стенами города произошло большое сражение между русскими войсками и отрядами Самозванца. До сих пор на этом поле археологи находят многочисленные остатки польской косметики. Крестьянин из близлежащего села Вишенки повторил подвиг Ивана Сусанина, заведя поляков в болото. В отличие от костромичей, у волоколамцев эта традиция прижилась. Во время войны с Наполеоном местные партизанки Акулина, Лукерья и Прасковья завели целый взвод французской пехоты до полного изнеможения и, пользуясь моментом, разоружили всех лягушатников догола дочиста. В сорок первом немцы, имея на руках подробные карты местности, уже ни в какое болото идти не хотели.

Ну, да кто их спрашивал. Сказано в болото — значит в болото.

В восемнадцатом веке тихий Волоколамск, утративший свое военно-стратегическое значение, остался в стороне от петровских нововведений. Жители его не шили парусов для флота, не устраивали ассамблей, не носили париков, не ездили учиться навигации и коммерции в Голландию или Британию, но тихо занимались своими огородами, ловили рыбу в окрестных речках, носили окладистые бороды и европейскому платью предпочитали свое. К концу восемнадцатого века уездный Волоколамск имел свой герб, тридцать пять лавок, две сотни домов, семь улиц и множество переулков. В переулках этих, кривых и узких, и на трезвую голову сам черт мог ногу сломать, а уж в состоянии… Мужья могли неделями идти к женам из кабаков с работы и на нее. Жены могли… впрочем, жены еще и не то могли. Даже по переписи, случившейся в то время, почти половина горожан, собак и даже кошек были не учтены из-за отлучки. Екатерининский план города с его прямыми параллельными улицами явился для города и его жителей настоящим спасением.

К тому моменту, как город стал застраиваться каменными зданиями, время в нем почти остановилось. То есть оно, конечно, шло, но медленно, неуверенно, топталось на месте и даже время от времени возвращалось назад. Чтобы хоть как-то встряхнуться построили тюрьму. Построили специально на высоком холме, чтобы заключенные видели с этакой высоты все прелести вольной жизни и раскаивались в своих грехах. На холм вела (да и сейчас ведет) лестница из пятидесяти двух ступенек, а потому волоколамцы не говорят «его посадили в тюрьму», но «его послали на пятьдесят две ступеньки». Честно говоря, затея с раскаянием не удалась. Сами посудите — многие ли из нас, глядя на прелести, станут каяться в грехах?

Промышленность и торговля умудрялись обходить Волоколамск стороной. Не завелось в городе ни крупных фабрикантов, ни купцов-миллионщиков. Проживали там все больше ткачи-надомники, кузнецы, кожевники, держатели харчевен и пивоварен. Даже мухи в Волоколамске летали гораздо медленнее, чем, к примеру, московские. Правда, жужжали при этом басовитее. Одно время волоколамские обыватели даже вывели специальную породу медленно и низколетящих крупных мух для стариков и старух. Человеку пожилому тяжело гоняться за мелкими шустрыми мухами с мухобойкой или свернутой в трубку газетой. Ни тебе нужной скорости, ни быстроты реакции. Да и не всегда муху разглядишь слабыми стариковскими глазами. А тут она тебе ползет и ползет, не торопясь по окну или по стене. Такую можно и в кулак поймать, к уху приставить и слушать, пока не позовут чай пить или обедать. Впрочем, и торговля мухами тоже захирела. Увезенные за пределы Волоколамска они снова начинали летать быстрее и мельчали.

В начале прошлого века в Волоколамск пришла Московско-Виндавская железная, дорога и город был соединен со столицей телефонной связью. Полку волоколамцев, уехавших на заработки в Москву, так прибыло, что он превратился в твою дивизию. Что же до телефона, то звонили по нему, в основном, из Москвы в Волоколамск — командовали молчать смирно, кругом и шагом марш. Наоборот не звонили — Москву учить жить себе дороже. И вообще в те времена было не принято по каждому поводу беспокоить столицу. Да и о чем могли рассказать местные жители Москве… О засолке огурцов? Или о том, что этой осенью неслыханно уродились в окрестных лесах белые? По правде говоря, и сейчас, через сто с лишним лет, телефонные разговоры между столицей и провинцией остаются такими же. С той лишь разницей, что к старым и уже понятным командам прибавились новые и как их выполнять, не переставая при этом молчать, кругом и шагом марш — одному Богу известно. Еще и белых в подмосковных лесах, не говоря о самих лесах, стало не в пример меньше.

В двадцатых годах прошлого века, когда белых нельзя было найти днем с огнем, Волоколамский уезд прославился первой электростанцией в деревне Кашино и лампочкой Ильича. Электростанция была мощностью в семьдесят пять лошадиных сил. Историки выяснили, что не все эти силы были лошадиными. Время тогда было голодное, военное. Большую часть лошадей мобилизовали в Красную Армию. К приезду вождя мирового пролетариата и друга всех электростанций смогли найти около полусотни лошадей. Да и те были старыми клячами. Лошадиные силы доукомплектовывали овцами, баранами и дворовыми собаками, а две или три силы были даже петушиными. Мало кто теперь знает, что в соседнем селе Ярополец такая же электростанция к тому времени работала уже два года. Ленин и туда заехал, пообещал местным крестьянам светлого будущего, а новых лампочек не дал, потому как глупо освещать и без того светлое будущее. В Народном музее села сохранился стол, за которым сидел Ильич с супругой. Старожилы говорили, что пока крестьяне рассказывали Ленину о своих нуждах, он что-то быстро нацарапывал гвоздиком на столе. Надписи эти в начале тридцатых годов увезли в Москву, в институт марксизма-ленинизма, а сам стол тщательно прострогали. Все это рассказала мне экскурсовод, милая интеллигентная девушка в очках и с такой толстой косой, которая была едва ли не толще ее талии. Впрочем, про Ленина мы беседовали на компот, а на первое и второе она рассказывала мне об усадьбе Наталии Ивановны Гончаровой, тещи нашего всего, которой и знаменито село. Краснея, бледнея и заикаясь от неловкости, девушка призналась, что именно здесь Александр Сергеич написал бессмертное «Мимо тещиного дома я без шуток не хожу». У них в музее и рукопись была, но ее забрали в Москву, в секретный архив. Впрочем, там мало, что можно было разобрать — так густо все было зачеркнуто. Еще и пририсовано.