Читать «Повесть о любви» онлайн - страница 29

Когда я очнулся, в коридоре уже никого не было, кроме Кольки. Он, склонившись надо мною, что-то говорил, но я ничего не слышал и не соображал. Сам же он был цел и невредим, и лишь в его узких глазах медленно остывало бешенство.

17

Я с трудом поднялся. В голове шумело, и какие-то круги и кружочки временами появлялись перед глазами.

— Сейчас будешь мириться, — как ни в чем не бывало сказал Колька.

Теперь я совершенно не помню, как мы вошли в комнату, о чем говорили, что нам отвечали. Мы сели за стол, и напротив меня Колька усадил Лину. Она подчинялась ему молча и безучастно, избегая встречаться со мною взглядом, да и вообще смотреть в мою сторону.

— Ну, выпили, — сказал Колька, и я с удивлением обнаружил в своих руках уже наполненный стакан. — Да не так, не так, а повеселее. Вот это уже лучше. А вы, Лина, мне скажете, если он будет хорохориться. Я это дело быстро исправлю.

Я выпил и сразу же почувствовал, что выпил зря. Голова кружилась, и я лишь изредка выхватывал из этого круговорота лицо Лины. Было оно печальным и, как мне казалось, отчужденным. Появилось острое ощущение, что мне надо уходить, что я здесь лишний, незваный гость, и сразу же вслед еще более острое чувство — жалость к себе.

— Ну, чижики, я отчаливаю, — как сквозь вату услышал я Колькин голос, — будьте здоровы и помиритесь.

Я хотел отыскать Кольку глазами и с ужасом почувствовал, что падаю на спину. Но и этим дело не кончилось. Я еще нудно и долго бормотал что-то пьяное, слюнтявое, а потом расплакался и долго рассказывал о том, как я люблю ее. Она же молча и быстро раздела меня, уложила в постель, принесла мокрое полотенце на голову, а потом тихо утешала, как утешают маленьких детей. С тех пор я раз и навсегда возненавидел пьяного человека, это примитивное животное, в котором начинают работать первобытные инстинкты. Совершенно бездарное состояние, когда вы в несколько часов перечеркиваете все, что приобретали десятилетиями.

Очнулся я где-то под утро. Да, именно очнулся, как после долгого обморока, со страшной головной болью, сухим ртом и диким желанием пить. Совершенно разбитый, с трудом припоминая вчерашнее, я медленно и тяжело приходил в себя.

— Володя, что мы будьем делать теперь? — услышал я голос Лины. Она лежала на спине рядом со мною, напряженная, далекая, с открытыми глазами и плотно сомкнутым ртом.

Я не знал, что ответить ей. Я ничего не знал. Было только одно желание — не помнить о вчерашнем бормотании, о вчерашних слезах, совершенно забыть, вычеркнуть этот день из жизни. Тогда я еще не знал, что дни из жизни не вычеркиваются, что за любой из них мы остаемся в ответе до последнего своего часа. В ответе перед памятью и собой. И в этом, может быть, самая прекрасная и самая жестокая суть человека, как разумного существа. Я ушел от Лины, так и не ответив на ее вопрос. Я шел по улице мимо знакомых с детства домов, мимо березовых колков, и чувство потери впервые ясно и твердо родилось во мне. Я еще не знал, что именно и как утратил прошлым вечером, но что потеря случилась — это я понимал совершенно определенно. Я любил Лину и, может быть, еще сильнее, чем любил весной, но я уже не мог взять ее за руку и так просто, как это было в первый раз, привести домой. Что-то мешало этому, что-то уже отболело умерло во мне.