Читать «Девять граммов в сердце... (автобиографическая проза)» онлайн - страница 228
Булат Шалвович Окуджава
— Зато без обману, — сказал Ваня Цыганков.
После этого как раз я и сказал им:
— Я тоже уезжаю.
Они не кричали. Не побежали ко мне. Было недолгое молчание. Потом Ваня Цыганков сказал:
— Я бы тоже уехал…
И все засмеялись.
— Вот теперь вы и уезжаете, — говорит Шулейкин, вытирая пот со лба.
Жара. Полдень. Ребята встают и уходят.
— Мы скоро, — говорит Коля Зимосадов.
— Ребята, вы не забудьте вернуться, — смеется Шулейкин.
Он вытирает пот со лба. Он сидит в черном пиджаке.
Он машет рукой.
— Такая жара, — говорит он, — что даже глупостей делать не хочется.
— Сняли бы пиджак, — говорю я.
— А жаль, что вы уезжаете, — говорит он. — Мы цапались тут с вами… Все равно жаль…
— Мне и самому это трудно, — говорю я. Мне совсем не трудно. Это чтобы не обидеть его. Все пришло к концу… Надо ехать. Вот вкопаем сегодня последние столбы, и поеду я. Хватит с меня холодной кельи, сплетен, голодовки… Пусть новенькие попробуют…
— Без хозяйства своего здесь, конечно, трудновато, — говорит Шулейкин.
— А как Виташа вас прижимал на педсовете, а? — говорю я как распоследний иезуит.
— Тоже жить хочет, — без злобы говорит он. — Обстоятельства… Такие обстоятельства… — это магическое спасительное слово. — Зато Виташа предмет знает свой. Его голыми руками не возьмешь.
— Послушайте, — говорю я, — это правда? Ну, теперь дело прошлое… Это правда, что вы некоторые контрольные работы… ну, не проверяли?..
— Я их в сортир спускал, — говорит Шулейкин. — Это очень удобно… — И после паузы: — А вы не пробовали у Виташи в долг просить? Вы бы попросили.
— Мне не нужно.
— Ну ради интереса…
— Да ну его к черту.
В Васильевке петухи кричат. Такая тишина, что даже отсюда слышно. Они кричат о жаре, о синем небе. Вон она, Васильевка, серой цепочкой протянулась там, за оврагом. И жизнь по этой цепочке и идет. И у каждого своя…
— Абношкина-то снять хотели, — говорит Шулейкин. — Народ не дал.
— А что он?
— Обижен он… Молчит.
Я вижу большую грузную тень Абношкина. Она, покачиваясь, поднимается над крышами Васильевки. Медленно и неспокойно. Она тяжела. Она разбухает от забот, от любви и от печали. Она встает уже над всем горизонтом, пытается что-то сказать… Трудно ему там, председателю. Я вижу большие печальные его глаза. Он то встает во весь рост, то наклоняется, копошится в большом своем нелепом огороде.
Кричат петухи. Огромное облако выкатывается в небо и уплывает куда-то в сторону.
— Я видел его вчера, — говорит Шулейкин. — Сам не свой…
Неладное с ним что-то, с Абношкиным. Я чувствую. А помочь не могу.
Какая-то молодая женщина идет к нам по дороге. Она одета по-городскому. Она подходит ближе. У нее приятное умное лицо, правда немного растерянное.
— Новая учительница, — тихо говорит Шулейкин.
Она подходит прямо ко мне.
— Мне сказали, что вы москвич, — говорит она. — Я бы хотела поговорить с вами.
Мы идем с ней по дороге, под дубами.
— Ну как здесь? — спрашивает она. — В этой дыре?
— Ничего, — говорю я, — по-всякому.
— Какая жуткая тишина, — говорит она.
— В Москве, конечно, интереснее, — говорю я.
— Я знала, куда еду…
— О чем же тогда спрашивать?