Читать «Язык фольклора. Хрестоматия» онлайн - страница 41

После этого «два-три» следует иногда перечисление (1-е то то, 2-е то то, 3-е то то), из коего видно, что вещей именно 3:

Заперезався гей ожинкою,За тов ожинков двi-три трубоньки:Єдна трубонька та роговая,Друга трубонька та мiдянаяТретя трубонька та зубровая, Г., П, 60 – 1.А в тiй церковцi два-три престоли:В першiм престолi святое Рiздво,В другiм престолi святий ВасилiйВ третiм престолi Иван Хреcтитель, ib. IV, 20.

Боже небесный, маем на тебе, Маем на тебе двi-три: улакгi (= д1): Йодну гой уладу – головку снети, Другу й уладу – на хрест розпнети, Трету й уладу – в rpiб положите, Kold. Рок., 1, 113.

Сiдлай ми коня того моцаряЙа впопруж(ъ) его в сiм-девять попруг,Йа тов десятое самов дзолотов, Kold. Рок., 1, 101.

Так в серб. после «до три» (вероятно из «до два – до три»), понимаемом еще в cмысле приблизительности, перечисляется именно 3: До три ћу ти биља казат: Право ћу ти биље казат, Да ти љуба роди сина; Друго ћу ти биље казат. Да ти cабља cjече турке; Треље ћу ти биље казат, Да си стиман у дружину, Кар., П, 1, 182.

Может быть, именно вследствие обычности этого приема «до два», «до три» потеряли знаменательность наречного до и стали употребляться в значении определенном, даже без того оттенка, который в мр, «аж три» (удивление говорящего величине числа: целых три): Чуjете л’ме миле ћерке, Кар., П, 52; Град градила три брата рoћена, До три брата, три Мрљавчевиља, ib. 11, 115.

Как в случаях «скрипка-дудка» (нечто в этом роде), так и в «два-три» обобщение есть неопределенность. Сознание хода этого обобщения может быть выражено вопросительными частицами, выражающими недоумение говорящего, остановиться ли ему на том или на другом из предметов, входящих в сознание: аще поэха-ти будяше Обърину, не дадяше въпрячи коня ни вола, но веляше впрячи 3-ли, 4-ли, 5-ли женъ в телэгу и повести о Обърэна, Лавр, лет., 211; аще который брать въ етеро прегрЬшенье впадаше, утэшаху и епитемью (роздэляху) 3 ли 4, за великую любовь, ib. 183, т. е. 3 или 4 мр. три або чотиpi, что в мр. могло бы быть выражено другою не менее древнею частицею чи: 3 чи 4.

Чи и ли, а равно и сложенное из них чили одинаково переходят к значению безразличия (vel, oder) от значения вопросительности: чи три? чи чотиpi? [424].

Другой способ – тот, что в славянских утвердительно-отрицательных сравнениях, где сначала дается образ как положительный, действительно существующий, потом он отрицается и на его месте ставится сравниваемое: Ой у лузi в лузi червона калина. Ой то ж не калина, молода дiвчина. Сравнение есть тоже вид обобщения, так как оно останавливает внимание на сходных чертах сравниваемых образов.

От таких сравнений ведет своё начало переход отрицания (не, литов. ney=ни и не) к значению сравнительной частицы: литов. пйу, пй – как.

Я думаю, что подобным путём ст. – русск. нэ перед числительными получило значение неопределенности (Из запис. по русск. грам, 424) именно «нэ триста» (и «нэ съ триста») в значении около 300, из повторения того же числа с отрицательным не есть = нэ: (есть) «триста, нэ (= не есть) триста», причём это нэ, как в случае нэкто, получило значение такое же, как литов, пйу – как, потому что нэ-кто – как бы кто, нэ-трис-та – как бы триста.