Читать «Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву» онлайн - страница 171

В нашем поселке тоже было немало арестованных соседей, обычных работяг, никакого отношения не имеющих к политике. И в последний момент я струсила, испугалась, что придется обратиться в Иванове в милицию за помощью в розыске Димы, который по тогдашним звериным законам квалифицировался как сын «врагов народа». И еще неизвестно, смогла бы я после такого обращения в милицию вернуться домой. Да и без милиции искать сына «врагов народа» было небезопасно.

К тому же дети были еще маленькими, и оставлять их надолго с Мишей я, конечно, не могла. Впрочем, и денег для такого поиска у нас тоже было не густо.

Короче, взвесив все эти аргументы, мы с Мишей решили оставить эту затею, тем более что даже если бы мне и удалось найти Диму, то повторно забрать его к нам мы бы тогда, в 1948 году, вероятнее всего уже не осмелились, так как власти вполне могли бы расценить наш поступок как сочувствие «врагам народа», что в то время тоже каралось.

По сравнению с первым усыновлением Димы в 1937 году, мы с Мишей повзрослели на десять лет, а с учетом нашей невероятно тяжелой жизни, и того более. Приобрели уже достаточный жизненный опыт, чтобы реально смотреть на вещи, ну и, конечно, на нас лежал большой груз ответственности за жизнь наших детей.

Все это в конечном счете и заставило нас смириться с обстоятельствами этой жестокой жизни, и мы, не видя выхода, продолжали жить с этой тяжелой болью в сердце.

Потом уже, когда Диму призвали в армию, в анкетах он писал, что воспитывался в детском доме, хоть по документам числился усыновленным ребенком. Сталин к тому времени уже умер, но в стране мало что изменилось, и Дима оберегал нас от возможных неприятностей.

Дима демобилизовался из армии примерно через год после вторичного освобождения Сали из ссылки, где она провела восемь лет. А всего в лагерях и ссылке Саля пробыла более восемнадцати лет.

И только перед самым отъездом Сали и Димы в Польшу я узнала наконец причину Диминого молчания после нашей последней встречи во Владыкине.

Дима рассказал мне, что тогда в поезде он проплакал всю дорогу до Иванова и очень сильно на нас обиделся за то, что мы настоятельно не предложили ему остаться на ночь. Но потом хозяйка дома, где Дима снимал угол, успокоила его. Она тоже порядочно лет провела в лагерях, и на этот счет у нее, конечно, был солидный опыт. Именно она посоветовала ему не отвечать на наши письма, чтобы не подвергать опасности близких ему людей. Дима внял этому совету и исчез из нашего поля зрения.

В 1958 году Саля с Димой смогли уехать в Польшу к каким-то родственникам. Примерно через год Дима навестил нас уже в статусе туриста. Тогда он мне рассказал, что настоящих родственных отношений, которые бывают у матери с сыном, у них с Салей так и не наладилось, и они живут каждый своими интересами. Я, конечно, пыталась убедить Диму изменить свое отношение к матери, но он давно уже был взрослым мужчиной, и вряд ли мои аргументы как-то повлияли на него.