Читать «Общество знания: Переход к инновационному развитию России» онлайн - страница 136

Это противоречит школьному знанию — дореволюционная Россия по своему устройству вовсе не была похожа ни на «подавляющую часть государств мира», ни на «нормальное национальное государство». Дореволюционная Россия была многонациональной империей. При этом она не была похожа на другие, колониальные империи. И вообще, ничего «нормального» в государственных устройствах нет ни в США, ни в Германии, ни в Монако — тип государства вырастает не логически, по какому-то правильному шаблону а исторически. Каждый государственный организм имеет множество своих, уникальных черт.

А. С. Панарин в своей последней книге писал: «Только теперь, после наступления этого момента истины [реформы 90-х годов], все мы можем оценить, чем в действительности был для всех нас Советский Союз. Он был уникальной, не предусмотренной Западом для других народов перспективой самостоятельного прогресса и приобщения к стандартам развитости. Западная цивилизационная дихотомия: Запад и остальной мир, Запад и варварство, Запад и колониальная периферия — была впервые в истории нарушена для гигантского региона Евразии» [131, с. 173].

Утверждение Панарина является косвенной оценкой той части «общества знания», которая занимала в 80-е годы господствующее положение и которую он обозначает словами «все мы». Почему же оценить реально существовавшие формы социального общежития (Советский Союз) «все мы» смогли только после катастрофы — после того, как эти формы были разрушены по совету и при активных усилиях этого «общества знания»? Ведь это и есть признак его полной методологической несостоятельности. Необходим диагноз, о котором должно знать все российское общество и государство. Без него нет и не будет лечения, а сам «больной», похоже, своей болезни и не замечает.

Выработка и реализация всей доктрины по изменению государственного устройства России-СССР представляет собой поразительный факт в истории культуры и в социологии знания именно тем, что сообщества и организации, прямо ответственные за целеполагание, не только не выполнили своих функций, но как будто о них и не подозревали. В государственную систему вносились катастрофические изменения, но ни в одном документе не было сказано в поддающихся рациональной трактовке понятиях — зачем?

Что предполагалось получить в результате этих изменений? Зачем принимались декларации о суверенитете с иррациональными, на грани безумия, статьями вроде того, что «все интеллектуальные ресурсы на территории республики принадлежат народу этой республики»? Зачем принимался «закон о репрессированных народах», который заведомо должен был стать детонатором межэтнических конфликтов на Кавказе?

Отсутствие формализованного изложения проблемы, цели, задач и средств их решения перед тем, как предпринять действия, кардинально изменяющих судьбу целых народов, было столь важным отказом всей «технологической» системы российского «общества знания», что без «инженерного» анализа причин такого срыва никаких шансов на эффективное строительство новой системы нет. Здесь нужна и рефлексия относительно собственных отказов и аварий, и привлечение анализа подобных случаев в других обществах.