Читать «Одиссей Полихроніадесъ» онлайн - страница 13

— Ты положи мнѣ клятву, что гдѣ бы ты ни встрѣтилъ родныхъ загорскаго Дмитро Полихроноса или его самого, ты послужишь и поможешь и ему, и всему роду его. Онъ мнѣ теперь и до конца жизни моей все равно какъ вламъ, побратимъ.

Вотъ какъ чудесно спасся отецъ мой. Онъ и говорилъ, что въ его жизни два чуда было: встрѣча съ матерью моей и съ этимъ туркомъ, Мыстикъ-аго́ю.

— А какое лицо у него было грозное, у Мыстикъ-аги, — говорилъ иногда, вздыхая глубоко, отецъ. — Худое лицо, печальное, безъ улыбки! Усы длинные и острые въ обѣ стороны, туда и сюда стоятъ. Кто бы могъ ожидать такой доброты?

Мать моя думала, напротивъ того, что отцу это такъ показалось отъ страха и что у Мыстикъ-аги было обыкновенное турецкое лицо.

Отецъ мой любилъ объ этомъ событіи разсказывать и, обращаясь ко мнѣ, грозился мнѣ рукой и говорилъ:

— Заклинаю я тебя, Одиссей, всѣмъ священнымъ, если и меня на свѣтѣ не будетъ и если когда-нибудь Мыстикъ-ага напишетъ тебѣ о чемъ-нибудь прося или въ домъ твой пріѣдетъ, то вспомни объ отцѣ твоемъ и всякую просьбу его исполни. Въ домѣ же твоемъ почетъ ему окажи бо́льшій, чѣмъ бы ты самому великому визирю оказалъ. Служи ты ему самъ, и если жена у тебя будетъ, то хотя бы дочь эллинскаго министра или перваго фанаріотскаго богача за себя взялъ, но я хочу, чтобъ эта жена твоя туфли ему подавала, и чубукъ, и огонь, и постель ему сама бы руками своими, слышишь ты, въ домѣ твоемъ постлала! Слышишь ты меня, мошенникъ ты Одиссей? Это я, отецъ твой, тебѣ, Одиссей, говорю! Прощаясь съ Мыстикъ-аго́ю, я такъ и сказалъ ему:

— «Эффенди и благодѣтель мой, паша мой, домъ мой — твой домъ отнынѣ! И жена и дѣти мои, и дѣти дѣтей моихъ — твои покорные слуги!»

А онъ, бѣдный, отвѣтилъ мнѣ:

— «Всѣ мы рабы Божіи, чорбаджи!»

Сѣвъ на жеребца своего, приложилъ руку къ фескѣ и ускакалъ! И долго глядѣлъ я, какъ развѣвались красныя кисти на зломъ жеребцѣ его и за спиной его голубые рукава, и не могъ я вовсе съ мѣста отойти, пока не потерялъ его изъ вида. Какъ бы незримая сила приковала меня тамъ, гдѣ я издали на него любовался.

Когда отецъ мой это разсказывалъ, хотя бы и въ двадцатый разъ, трудно было не плакать.

Мать моя всегда плакала и, обращая глаза къ небу, прикладывала руки къ груди своей и прерывала разсказъ восклицаніемъ: «Боже! Пусть онъ живетъ долго и счастливо, человѣкъ этотъ, пусть спасетъ онъ свою душу, и хотя турокъ онъ, но пусть угодитъ Тебѣ, Боже нашъ, хотя такъ, какъ угодилъ самарянинъ добрый!»