– Привет, писатель, как твои дела?Я даже сразу как-то и не понял…Знакомый голос, теплые слова…Но тотчас, или нет – через мгновенье! —форель, как спринтер, вырвалась вперед,всю душу мне хвостом перевернулаи, словно камень, замерший в потоке,подпрыгнув, сердце боком обошла.Узнал, узнал. Своих как не узнаешь?– Привет. Дела не очень. Как твои?– Здесь, в Будапеште, холодно и сыро,партнеры и коллеги – тормоза,скорей всего, придется с ними встретитьв рабочей обстановке Новый год.Я помолчал и нехотя промолвил:– Скорей всего?– Ну да, скорей всего.
Пока не согласованы все пунктыи не подписан Главный договор…Когда проверить что-то невозможно,супруге лучше слепо доверять,чтоб, нервную систему не порушив,спокойно продолжать совместно жить.Я отошел со вздохом от окнаи грузно сел в обшарпанное креслонапротив председательских дверей.Там, в кабинете, было очень тихо,Как на погосте в неурочный день.Наверное, подумал я, читаютстихи и прозу… курят и молчат.– …Назад придется поездом поехать,мне фирма не оплатит самолети прочие дорожные издержки;и это все на фоне здешних цен!.. —из заграничной дали раздавалось,и над страной сквозь роуминг неслось.Усталый, в неудобном старом кресле,я слушал невнимательно жену.Но тут невесть откуда появиласьи коридором медленно прошлакрасавица, как с полотна Брюллова, —должно быть, из редакции газетыписательской московской городской,чуть дальше расположенной, налево…или направо… вдоль по коридору…за поворотом… в общем, за углом.Не поправляя алого платочка,что сполз у ней с жемчужного плеча,она прошла и мельком посмотрела,как на пустое место, на меня.Красавицам бывают интересныне те, кто в ожидании сидятв унылых коридорах и приемных,а те, кто занимают кабинетыи в них дела великие вершат.Брюлловская красавица без стукаоткрыла дверь и в кабинет вошла.Теперь не скоро господа прочтутмои велеречивые творенья, —подумал я и телефон от ухана пару сантиметров отстранил:в нем голос слишком громко и активноуклад российской жизни порицал —есть у жены моей такое свойство:во всем винить страну, народ и власть;и я таким грехом – признаться – грешен;а кто из нас без этого греха?– Страна, – звучало в трубке, – и народ,и, типа, ими избранная властьменя нечеловечески достали,как говорил один рок-музыкант:«мне раньше здесь не нравилось, что было,теперь мне здесь не нравится, что есть».Чтоб с ним, не рассуждая, согласиться,достаточно таможню раз пройти…Я встал из кресла, спину распрямляя,и посмотрел на улицу в окно;там по асфальту топал Дед Морози нес под мышкой бутафорский посох;с ним рядом, спотыкаясь и скользя,Снегурочка пьянющая шагала,держась за ватный дедушкин рукав.Их обошел сторонкою прохожий,и, развернувшись, вслед им посмотрел.Они прошли вперед. Потом вернулись.Потом еще, шатаясь и скользя,прошли вдоль разместившихся у зданийи тесно припаркованных авто.Затем, роняя посох, Дед Морозостановил пьянющую Снегуркуи к ней в карман, сняв варежку, полез;Здесь роуминг, треща и прерываясь,как есть первостатейно оплошал.И появились в голосе женынадрывные разгневанные нотки:– Алло! Алло!!! Ты слышишь или нет?!Но несколько секунд всего хватило,чтоб отступили треск, шумы и гули я вполне отчетливо услышал:– Мы каждый день проводим как в деревне,венгерский «Хилтон» это полный п…Я, отстранив свой телефон подальше,за улицей продолжил наблюдать.А там, подняв упавший наземь посох,неутомимый Дедушка Мороз,карманы у Снегурочки обшарив,автомобильный вытащил брелоки, наведя его на битый «Opel»,замки с трудом, но все-таки открыл.В салон закинув посох и мешок,и вместе с ними пьяную Снегурку,за руль уселся Дедушка Морози, двигатель совсем не прогревая,сорвавшись с места, резко газанул.Снегурочкина длинная коса,что дверцей при посадке защемилась,мне помахала на прощанье бантоми, по Большой Никитской развеваясь,в Лапландию, должно быть, унеслась.Назойливо и громко, между делом,мне телефон на ухо верещал:– Ты там смотри, особо не балуйся!Не пей и баб домой не приводи,а также по приятелям не шляйся,и с ними травку – слышишь? – не кури!Наивные смешные приказанья…Их исполнять отнюдь не собираясь,Я, как солдат, ответил браво: ЕСТЬ!
