Читать «Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.» онлайн - страница 60

Шмаков подскочил ко мне, выхватил палку и с таинственными ужимками, хрипло смеясь, поманил меня к выходу.

К палисаднику примыкал совхозный амбар. В глухой задней стене темнело окошко с решеткой. Шмаков просунул между прутьями свой инструмент, ловко подвигал им и осторожно извлёк полную банку пшеницы.

— За час — килограмм, — похвастался он.

Затем потащил меня в кладовку. За ящиками стоял мешок, набитый зерном.

— Зачем тебе столько?

Я опять едва не сказал «вам».

— Пшеничка ведь, — отвечал Шмаков и скалил в улыбке рот. — Пшеничка!

Он запустил в мешок руку — на фоне светло–жёлтого зёрна рука казалась черной — зачерпнул жмень пшеницы и, любуясь, высыпал её обратно тонкой струйкой. Потом завязал мешок и ласково похлопал его. Я узнал этот жест — когда у нас была корова, он похлопывал её так по тяжелому лоснящемуся бедру.

— Давно на пенсии?

Шмаков вскинул кустики бровей — одни они не изменились за эти годы.

— Как полагается. Ни на день раньше. Как полагается…

Выцветшие глаза глядели слишком правдиво — он что‑то не договаривал. За столом, опьянев, он проболтался, что задолго до пенсии был переведен из ветфельдшеров в рядовые скотники.

Вологолов встал и открыл форточку. Я вспомнил, что он давно уже бросил курить.

— Вы разрешите? — спросил я у него с преувеличенной учтивостью и показал глазахми на бутылку.

— О чем ты говоришь!

Он сам налил мне и даже великодушно чокнулся со мною.

— Благодарю, — сказал я.

Он посмотрел на меня удивленно и с некоторым беспокойством.

— За что?

Я усмехнулся.

— За все.

Идя в больницу, я внутренне подобрался, чтобы не выказать нечаянно жалости или чрезмерной тревоги за исход операции. Я полагал, что Лена тоже догадывается о грозящей ей опасности. Первые минуты разубедили меня в этом, но странно, чем беззаботнее, веселее и дальше от болезни в разговоре и планах своих была Лена, тем настойчивее сверлила меня мысль, что Лена знает обо всем не хуже меня. Тайный женский наряд под больничным халатом, модное платье, которое она шила, планы на будущее (она похвасталась, что занялась испанским языком и что языки ей вообще даются легко) —все то, что, казалось, должно свидетельствовать о полном её неведении, странным образом убеждало меня, что она знает все. Мгновениями мне чудилось, что она забыла о моем присутствии и говорит не для меня, а для кото‑то другого, кого она стремится убедить в чем‑то.

— Давно в отпуске? — спросил Вологолов после долгого молчания, в продолжение которого мы с матерью курили, а он десертным ножом срезал с крупного яблока белую завивающуюся кожуру.

— В Алмазове я был два дня, — ответил я на вопрос, который, показалось моте, прятался в учтивых словах об отпуске.

Вологолов взглянул на меня и ничего не сказал. Он никогда не лез в мои дела, не делал замечаний, не требовал к себе почтительности — словом, все шесть лет, пока я жил в его доме, не замечал меня, а что могло быть удобнее для меня?