Читать «Неудачный день в тропиках. Повести и рассказы.» онлайн - страница 19

Руслан Тимофеевич Киреев

— Зачем?

— Ну что ты, Кирилл, это же коньяк! Я, где увижу— обязательно покупаю. У меня знакомая в ресторане, она мне оставляет.

Я уже попривык к Мишиным странностям, но этот неожиданный аристократизм несколько обескуражил меня — так не вязался он с Мишиным обликом, с его дешёвым костюмом и пестрым, как воробей, подростковым пальтишком — удивительно, как не замерзал он в нем — сутулый, болезненный, изнурённый той чрезмерной работой, на которую обрекал себя.

Жена Тимохина относилась к коньячному чудачеству мужа не только терпимо, но, кажется, даже поощряла его в этом. Лишь позже, когда я близко узнал эту семью, я понял, что полная независимость каждого из супругов возведена у них в принцип — я думаю, и тут инициатором был Миша.

Он предложил мне выбрать коньяк, я пробормотал что‑то насчет коллекции, но он в ответ молча продемонстрировал несколько початых бутылок.

— Это же коньяк, — повторил он, поражаясь моему невежеству. — Я каждый день по тридцать граммов выпиваю.

— Почему по тридцать?

— По тридцать, — повторил он, откупоривая бутылку.

Он ко всему относился очень серьезно, — но его серьезность не была утомительной, потому что не претендовала на ответную серьезность. С неистребимым добродушием воспринимал он те незлобивые улыбки, какие частенько вызывали у окружающих его суждения и поступки.

Старика повара, у которого мне предстояло жить, звали Федором Осиповичем. Он был высок, подтянут, крупное лицо его то ли казалось коричневым, резко оттеняемое седенькими волосами — короткими и благообразно причесанными, то ли впрямь потемн–ело от многолетнего стояния у плиты. Над верхней губой светлела тонкая полоска седых усов, и лишь чуткие брови оставались по–молодому черными.

— Проходите, пожалуйста, — негромко произнес он и — сделал движение, словно (собирался шагнуть к нам навстречу, но остался на месте.

Миша Тимохин церемонно представил сперва Федора Осиповича, потом — меня. Я заметил, как в глазах моего будущего хозяина приглушенно заискрилась ирония. Он перевел взгляд на подоконник. Там лежала, свернувшись клубком, холеная дымчатая кошка.

— А это — Вера…

Лицо его лукаво разгладилось, но длилось это секунду, не более.

— Кирилл Родионович, — произносил Император, и мне по–прежнему казалось, что он уличает меня словом «Родионович».

Я твердил себе, что отвечаю лишь за себя нынешнего, отвечаю за себя с того момента, как сделался самостоятельным, когда сознание, что хорошо, что плохо, развилось во мне в полную меру и я приобрел силу следовать курсу, который указывал мне мой гироскоп.

Я не видел изъяна в этих рассуждениях, но логика не помогала мне: человек с крысиным встревоженным личиком не оставлял меня в покое.

Вологолов был щедр, он поил отца, а матери и мне делал подарки. Как и раньше, мне было неприятно это, но я перебарывал себя и принимал подарки со сдержанной благодарностью.

Несмотря на ранний час — лось разбудил нас, едва рассвело — клёва не было. Я осторожно положил удилище. По реке плыла ветка орешника. Она задела осоку, и я различил внятный шуршащий звук — такая тишина стояла кругом.