Читать «Приметы и религия в жизни А. С. Пушкина» онлайн - страница 58

Подошло время поминовения. Илларион Раевский стал читать, сначала за здравие, а потом – за упокой. Читал скороговоркой, чтобы кончить побыстрей: "Ещё помолимся о преставившихся рабах Божьих Аграфене, Якове и Анастасье". А как дошел до записи Пушкина, так и поперхнулся. "Эва, пакость какая, – подумал поп, – не иначе, бес написал". Посмотрел по сторонам: не заметил ли кто заминки? Да где там, нудное пение его никто и не слушал, каждый думал о чем-то своем: один о детях, другой – о хозяйстве. Только Михайловский барин наблюдал за каждым его движением. Он стоял на паперти и делал вид, что молится, а сам чуть не умирал со смеху. Понял поп, чья проделка, откашлялся, да как загудит на всю церковь: "А еще помолимся о новопреставленном рабе Божием, боярине Александре", а Пушкину из-под полы огромную дулю показал: накося, мол, выкуси! "Новопреставленный" же, не в силах больше сдерживаться, пулей выскочил из церкви и разразился громким хохотом.

* * *

Архимандритом Снетогорского монастыря в Пскове был Евгений Казанцев, человек прекрасно образованный, читавший курс философии в Петербургской духовной семинарии. Он интересовался литературой, сам баловался рифмами и, конечно, хорошо знал недавно вышедшую первую главу романа "Евгений Онегин". Архиерей был горячим почитателем Пушкина и, пригласив его в гости, не только показал поэту закрытую для всех ризницу, но и позволил себе несколько двусмысленных острот по поводу своего сана. Вернувшись домой, Пушкин написал Вяземскому "уморительное письмо", но, поразмыслив, отправлять его не стал: слишком уж свежи в его памяти были последствия шуток в Петербурге и излишняя откровенность в Одессе. Из всех каламбуров в послании к другу сохранился лишь один, дозволенный: "… отец Евгений принял меня как отца Евгения" (Онегина).

Архиепископ был настроен к поэту доброжелательно и хотел продолжить знакомство, а при случае дать ему "переправить свои стишки-с", но Пушкин деликатно отклонял его настойчивые приглашения. Он предпочитал Михайловское, где всё время мог оставаться самим собой и не думать о том, что и как говорить своему собеседнику. Там если ему не писалось, он катался верхом, если не хотелось кататься – играл на биллиарде, а когда не было настроения заниматься ни тем, ни другим, ни третьим – читал.

Книги были для него не только духовной пищей, но и возможностью забыться. За два года Михайловской ссылки Александр Сергеевич перечитал "12 подвод книг". Изгнание явилось для него настоящим университетом, но проходить курс вдали от друзей было очень трудно. В долгие зимние вечера, когда за окном выла вьюга и большую часть времени приходилось проводить дома при свечах, Пушкина одолевали мрачные мысли.

Он знал, что участь поэта была трагична во все времена. Настоящий гений по самой природе своей не может мириться с несправедливостью, а власть имущие не могут обойтись без нее. Именно поэтому истинные певцы расплачиваются за правду своей свободой, а иногда и жизнью. Так было с Овидием в Риме, с Андреем Шенье во Франции и с ним, Пушкиным, в России. Все они, жившие в разных странах и в разное время – братья по духу. Особенно близок Пушкину был французский бард. Он не побоялся выступить против казни Людовика ХVI, вызвав тем самым подозрения якобинского правительства. Его обвинили в заговоре и казнили всего за два дня до падения диктатуры Робеспьера.