Читать «Живая Литература. Стихотворения из лонг-листа премии. Сезон 2010-2011» онлайн - страница 25

Здесь немощью в колодки вбита мощь,

Здесь вдохновенью опечатан рот,

Здесь неуч держит мастера в узде,

Здесь правда слабоумием слывет,

Здесь злоба присосалась к доброте…

Вот мир! его б я бросил, не скорбя.

Но на кого оставлю я – тебя?

73

Увы, ты видишь, увядает год:

В моих ветвях дрожащих – неуют,

Два-три листка желтеют, гололед,

На мертвых хорах птицы не поют.

Увы, ты видишь сумеречный свет:

Еще мой луч вечерний не погас,

Но ночь, как смерть, его сведет на нет,

На отдых опечатывая нас.

Увы, ты видишь отблески углей,

Одр смертный прогоревшего огня,

А чем питалось пламя юных дней,

То пепелищем сделало меня.

Пойми, куда сильнее любишь ты,

Когда стоишь у роковой черты.

90

Возненавидь, когда угодно – или,

Нет, если так, сегодня же, теперь,

Пока судьба да злоба не добили,

Стань наихудшей из моих потерь.

Наигорчайшей, только не последней;

Бей, только не в хвосте всех этих свор;

Ночную бурю зорькой беспросветной

Не увенчай, как плахой приговор.

Нет, если так, то первенствуй, иди —

А ты, душа, всю муку разом вызнай,

Чтоб все невзгоды, те, что впереди,

Одною стали бесконечной тризной.

Брось мне в лицо последние слова,

А там любое горе – трын-трава.

Дилан Томас***(1914 – 1953)

Процесс в погоде сердца

Процесс в погоде сердца жар на стынь

Меняет; золотой кистень

Крушит могильный лед.

Погода крови ночь сменяет днем

В артериях; их солнц огнем

И червь живой согрет.

Процесс в глазу оберегает ум

От слепоты; дав жизни ход,

Нисходит лоно в тлен.

Погода глаза делит пополам

То мрак, то свет; бьет море наобум

В безуглый материк.

Лишь половина вызревших семян

Ложится в грунт; берет другую в плен

Воздушный сонный ток.

Есть кость и плоть; одной погода – стынь,

А жар – другой; и живчик и мертвяк —

Лишь призраки, смущающие ум.

Процесс в погоде мира состоит

В размене призраков; всяк материнский плод

В двойной тени начала и конца.

Процесс вздувает сонмы солнц из лун,

Срывает кожу с высохших колен;

И сердце отпускает мертвеца.

Единым росчерком

Единым росчерком рука смела селенья,

Ополовинила поля;

Пять королей жизнь обложили данью

И низложили короля.

Пять властных пальцев, скрюченных артрозом,

За ними – немощь плеч;

Гусиное перо покончило с убийством,

Приканчивавшим речь.

Рука, черкнув пером, изъяла пищу,

Наслала саранчу с чумой;

Хвала руке, над миром предержащей

Власть подписью одной!

Пять королей сплавляют гроб за гробом,

Не лечат ран, не гладят шелк волос;

Руке – что с сердцем совладать, что с небом;

Рука не сронит слез.

Смерти и выходы

В этот едва ли не самовозгорающийся канун

Нескольких близких смертей,

Когда из всех твоих возлюбленных хотя бы один —

И он всегда узнан – не сдержит разгон

Отлетающих вместе с дыханием львов и пламен;

Из всех твоих бессмертных друзей

Кто голоса разбудил бы всей считанной персти земной

Воспрять и славу тебе пропеть —

Тот один, кто воззвал всех глубже, будет хранить покой,

Не потревожив ни одной

Из своих бесчисленных ран,

Среди лондонских, отчуждающих многомужнее горе, стен.

В этот едва ли не самовозгорающийся канун,

Когда на твоих порогах и отмелях впопыхах

Убитых незнакомцев спеленывает и расплетает бурун,

Один, кого невозможно узнать,

Звезда другого квартала, северный твой сосед

Канет по самые слезы в соленый мрак.

Он свою росную кровь омоет в мужественных морях,

Тот, кто шагнул твоему мертвецу вослед,

Кто выпрастывает голову из ленты твоих вод

И каждым своим беззвучным "ах!"

Снаряжает жерла снарядов, с тех пор как свет

Вспыхнул в его взрывающихся глазах.