Читать «Антропный принцип» онлайн - страница 21

«Перетончу, перемельчу…»

Перетончу, перемельчу,

Уйду от всех решений,

И станет то, о чем молчу,

Точней и совершенней.

Затем и времени дана

Невиданная фора,

Чтоб только не легла спина

Под розгу разговора.

А там – урок, укор, угар.

Я не люблю угара.

Важней, чем выдержать удар,

Уйти из-под удара.

Так заливают пылкий спич,

Давясь водой сырою,

Пока планирует кирпич

На голову герою;

Выплескивают скисший суп

На лысину пророку,

Стирают отпечаток губ,

Почесывая щеку;

Так душат в логове волчат

В отсутствие волчицы.

И напряженно, но молчат.

Молчат. Пока молчится.

«О нет, не говорите мне про то…»

О нет, не говорите мне про то,

Как на ходу подметки отрываем,

Но вспомним возмущенное пальто

На женщине, бегущей за трамваем.

Оно клубилось вкруг ее колен

И клокотало шерстяною гущей,

И обнимало жарко, как силен,

Живые плечи женщины бегущей.

Трамвай же, электричеством прошит,

Рогами фейерверки высекая,

Досадовал, зачем она спешит,

Такая фря, бегония сякая.

Куда течет, как пена по устам?

Влечет ли рок? Фортуна ль поманила?

А он и сам гремит по всем мостам

Невы и Сены, Карповки и Нила.

Остановись, мгновение. Не трать

Вслепую силы: ты не на параде.

Услышим тишь. Почуем благодать.

Не ощутим волнения на глади.

Остановись. И наг и недвижим

Застынет мир, и реки подо льдом все.

Но главное, что мы не побежим

И в Петербурге снова не сойдемся.

«Я думаю с усмешкой анонима…»

Люби лишь то, что редкостно и мнимо…

В. Набоков

Я думаю с усмешкой анонима,

Письмо не опустившего еще:

Любить ли то, что редкостно и мнимо,

Или напротив – явно и общо?

Чумных надежд собою не питая,

Плету венок на некую плиту,

А вслед за точкой лезет запятая:

Любить ли то, – читай, – любить ли ту?

Читай – любить, люби читать, и как там

Еще спляшу, последний идиот.

Вот так всегда танцуешь перед фактом,

А он монетку в шляпу не кладет.

Он буржуа, и он проходит мимо,

Закрыв лицо воротником плаща.

Он так похож на ту, что явно мнима

И редкостно обща.

«Я иду по Левашовскому…»

Я иду по Левашовскому,

Потому что я правша.

И выплескивает Медведица

Ночь, как воду, из ковша.

И я сызмала и сызгола

Принимаю черный душ,

И всего меня обрызгала

Эта призрачная тушь.

Так что формулами, твердимыми

От тоски или вины,

Точно пятнами родимыми

Вдоль руки или спины,

Застывает жидкость жирная

На виду и не виду,

А я иду по Левашовскому,

Может быть, домой приду.

«Просыпаюсь. Но с места не сняться…»

Смерть, насколько я с нею сталкивался,

неотождествима с кровью…

А. Гуревич

Просыпаюсь. Но с места не сняться.

Я в подушку впечатал скулу.

Что-то все регулярнее снятся

Эти пятна на бледном полу.

Но не дергайся. Спи и не сетуй

На остаточный облик беды.

Что отходит под мокрой газетой,

То иные оставит следы.

То останется жирною врезкой,

То пройдет по хребту, по оси,

По невысохшей памяти – фреской,

Как по стенке, – «Прости, не проси…»

Ванну вымыли, надпись оттерли

И могилу убрали песком.

И причастье безумию в горле

Застревает корявым куском.

«Ты живешь широко, не боишься ущерба…»

Ты живешь широко, не боишься ущерба,

И на этом стоишь —

Невербальная ива, наивная верба,

Полусохлый камыш.

Продлевай этот ряд до свободного места,

Выбрось руку в мороз.

До жестокого крупа и крупного жеста

Ты почти что дорос.

А недавно еще колотило, казалось,

Не сойдя и умру,

Если небо свинцовой ладонью касалось,

Разрывая кору.

Столько вобрано мути – пускай этот климат

Серовато-бесстыж,

И разрывы как форму движенья воспримут

Верба, ива, камыш, —

Укрупняюсь, слабею, и сохну, и мокну,

И тону на плаву,

Но чем глубже разломы и драней волокна,

Тем свободней живу.