Читать «Америка, Россия и Я» онлайн - страница 163

Я увидела, что читатели достойны своих писателей, и, к сожалению, наши поэты и писатели — не первые среди своих читателей.

Нам, воспитанным на портретах вождей-идеалов, никак не отделить себя от стада.

Были или не были писатели? Была или не была литература?

Послушайте про меня.

Заехали на заправочную станцию, я со своей американской подругой Энн. Говорю заправщику:

— Пожалуйста, заполните бак regular (обыкновенным бензином).

Он переспрашивает меня:

— Что?

— Regular, — отвечаю я.

Отъехав от заправочной станции, Энн меня спрашивает:

— А почему русские такие невежливые?

— Что?

— Вы не говорите «please»: «Regular, please!»

— Он мне не понравился, — отвечаю я. — А когда ff ^u it мне заправщик нравится, то я даже даю на чай .

Хорошо или плохо? И как смотреть? «Мы» более эмоциональны? Всё затрагиваем глубоко личным образом? Как научиться вкладывать в свои чувства что‑то искусственное, без проявлений «общественного»? «Отделить» себя от заправщика? Не притворяться, нет, а наконец, владеть своими эмоциями?

В новом взаимоузнавании — самое большое разочарование открылось для меня в пропасти между «давать» и «брать».

Оставшись в Италии одна с двумя маленькими детьми, без нянек, бабушек и денег, хочется отвлечься. Нас с удовольствием отпускает наша знакомая Алла, оставаясь с нашими детьми. Всячески благодарим её, как можем:

— Нет, мне не нужно, — отвечает она, — нет, я не хочу. Нет, заберите обратно свой подарок.

— Мы нашли тебе лучшую квартиру.

— Нет, спасибо, нет.

И… мне приоткрывается одна из сторон «помогания»:

«Я одна, Аллочка, хорошая. Я одна, Аллочка, добрая. Я другим это не отдаю. Ты, Диночка, может, и ничего, но я, Аллочка, лучше тебя. И тебе далеко до моих добродетелей. Упиваюсь своей добродетелью я одна. Она принадлежит только мне. И я её не отдаю другим. Я нанизываю вместо ожерелий свою добродетель только на себя.»

Приглядываюсь. Эти мои нечаянные мысли касаются только ли Аллочки?!

— Помог человеку, вместо себя устроил в Нью-Йоркский университет на работу. В Новосибирске он был такой бескорыстный, помогал евреям, последнюю рубашку с себя снимал. Я его консультировал отсюда из «Эксона», но вчера мне супервайзор заметил, что я должен прекратить эти длинные звонки, и я сказал тому человеку, что не могу его больше инструктировать. На моё объяснение он бросил трубку, послав меня очень далеко… Так неожиданно: он такой хороший, бескорыстный. Я огорчён и расстроен, — говорит мне как‑то Лёня Перловский.

— А вы думали, что он с вами должен делиться своими добродетелями? — говорю я. — Вы ему неоценимую, неотплачиваемую услугу оказали, и что же? Вы получаетесь и талантливый, и хороший?! А он где? Как отдать другому, что он лучше? Кто может?

Л. П. меня зауважал, а потом и полюбил за это?

Открываются и другие стороны «помогания».

Как, помогая, хранить стыдливость? одаривая, сохранять деликатность? Сердце разбегалось в «помогании» навстречу приехавшим. Хотелось себе получать подарки. Я хороший — это моя добродетель.

Опять про Кузьминского, на нём всё яснее и ярче видно: подарили Косте нашу старую машину, чтобы он научился управлять. Он, и не научившись ещё, начал ворчать, дескать машина — развалюха, видно «списать» с налогов хотели (действительно, её оценили в тысячу долларов, как дар Русскому институту, где Кузьминский работал). Когда Яша его «прижал», — Почему ты, Костя так? Вроде даже недоволен?