Читать «Пушкин и пустота. Рождение культуры из духа реальности» онлайн - страница 63

В-четвертых . Следует начать, казалось бы, издалека, об относительности любого знания, а тем более не настаивать на том, что литература или наука являются основными источниками сведений человека о самом себе и мире. Спор «физиков» и «лириков», по версии В. Пелевина, разрешился усталым шумом: «Люди вообще не знают, что такое ум, они вместо этого изучают то мозг, то психику, то любовные письма Фрейда к Эйнштейну. А ученые всерьез думают, что ум возникает оттого, что в мозгу происходят химические и электрические процессы…» Разовьем мысль: а русский читатель наивно размышляет о литературоцентризме как о последнем оплоте отечественного мышления, настаивает на собственной инаковости, отличности от других народов. А если задаться вопросом: вокруг чего формируется западная культура? Что является ее базой – философия, церковь, литература, политика, общественный идеал, человек? Однозначно ответить невозможно. А в случае с Россией «источниковость» и доминирование литературоцентризма, кажется, практически не имеют альтернативы.

Литературоцентризм – узаконенный проводник ценностей. Герой В. Пелевина задается вопросом, если так считать, то выходит примерно следующее: «Это все равно что считать телевизор причиной идущего по нему фильма. Или причиной существования человека».

В-пятых . Популярность литературоцентризма зиждется на системе мифологических построений: «Пушкин – наше все»; «Все мы вышли из гоголевской „Шинели“»; «Что делать и кто виноват»; «Толстой – зеркало русской революции», «Книга – источник знаний», «Поэт в России – больше, чем поэт» и т. д. Как любой миф, литературоцентризм проистекает из надобности обобщить явления, находящиеся за пределами нашего понимания, придать этим явлениям внятный и менее устрашающий вид, в конце концов, приручить их.

Если бы камень мог быть мыслящим тростником

Миф литературоцентризма рожден потребностью найти ясную причинность или объяснение, удовлетворяющее нашим представлениям о мире и самих себе. Подобный миф удобен, но и чрезвычайно опасен, хотя бы тем, что он заслоняет частную инициативу прецедентным событием (причем фиктивным), любую социальную импровизацию трактует в контексте уже существующего архетипа. И тут возникает даже не обида, что твой личный опыт уже опередили и предопределили. Проблема заключается в возможностях человека прочитывать этот самый архетип, который не желает разъяснять то, что в себе несет, или, напротив, оказывается весьма убогим: миф предсказал, наметил параметры, реализовался в реальности, но оказался лишь словом, разряженным по смыслу, «пустой» ценностной формой.

Когда миф настаивает на приоритете литературы, и когда литература остается титульным поводырем жизни, а не инструкцией по пользованию этой жизнью, тогда перед человеком открываются две перспективы: импровизируя, бродить, или сохранить безраздельную верность букве высокой культуры. Выбор второй модели в итоге приводит к ироничной мысли Б. Спинозы: «Если бы брошенный человеческой рукою камень мог думать, то он, наверное, вообразил бы себе, что он летит, потому что хочет лететь». Человек прекращает быть паскалевским «мыслящим тростником», он превращается в размышляющий на лету камень, летящий по траектории, заданной литературоцентризмом.