Читать «Закат и падение Римской империи. Том 7» онлайн - страница 232

Желание достигнуть почетных отличий рыцарского звания напоминало о низком происхождении Риенци, уменьшая важность его общественного положения, и возведенный в это звание трибун сделался одинаково ненавистным и аристократам, которые приняли его в свою среду, и плебеям, с которым он не захотел стоять на одной ноге. На эту торжественную церемонию было издержано все, что могли доставить государственная казна, роскошь и искусства того времени. Риенци шел во главе процессии, направлявшейся из Капитолия к Латеранскому дворцу; чтобы путь не был утомителен, вдоль его были устроены декоративные украшения и игры; сословия церковное, гражданское и военное шли со своими знаменами; знатные римские дамы сопровождали жену Риенци, а приехавшие от итальянских государств послы громко хвалили, но втайне осмеивали такую небывалую пышность. Вечером, когда процессия достигла церкви и дворца Константина, Риенци поблагодарил и распустил свою многочисленную свиту, пригласив ее на празднество, назначенное на следующий день. Из рук одного почтенного рыцаря он принял орден Святого Духа после того, как был совершен обряд очистительного омовения; но ни один шаг в жизни Риенци не возбудил такого скандала и не вызвал таких порицаний, как нечестивое употребление того порфирного сосуда, в котором Константин (как гласит нелепая легенда) был исцелен папой Сильвестром от проказы. С такой же самоуверенностью трибун позволил себе отдыхать или спать внутри того церковного придела, где совершалось крещение, а то, что его парадная постель случайно упала, было принято за предзнаменование его собственного падения. Когда настал час богослужения, он появился перед собравшеюся толпой верующих в величественной позе, одетым в пурпуровое платье, с мечом и с золотыми шпорами; но совершение священных обрядов было скоро прервано его легкомыслием и наглостью. Встав со своего трона и приблизившись к собравшимся, он громким голосом сказал: "Мы приглашаем папу Климента предстать перед нашим трибуналом и приказываем ему постоянно жить в его римской епархии; мы обращаемся с таким же приглашением к священной коллегии кардиналов и к двум претендентам — Карлу Богемскому и Людовику Баварскому, которые сами себя называют императорами; мы также приглашаем всех германских курфюрстов уведомить нас, на каком основании они присвоили себе неотчуждаемое право римского народа — этого старинного и законного обладателя империи". Обнажив свой девственный меч, он по три раза размахивал им, обращаясь к трем частям света, и три раза повторил нелепые слова: "Это также принадлежит мне!" Наместник папы епископ орвиеттский попытался положить конец этим безрассудствам, но его слабый протест заглушила воинственная музыка, и вместо того чтобы удалиться из собрания, он согласился сесть вместе со своим сотоварищем-трибуном за тот стол, на котором до тех пор обыкновенно обедал только первосвященник. Для римлян было приготовлено одно из таких пиршеств, какие устраивались в старину цезарями. Апартаменты, портики и дворы Латеранского дворца были уставлены бесчисленными столами для лиц обоего пола и всякого звания; из ноздрей бронзового коня, на котором сидела статуя Константина, вытекали потоки вина; причиной недовольства мог быть только недостаток воды, а своеволие толпы сдерживалось дисциплиной и страхом. На один из следующих дней было назначено коронование Риенци; высшие представители римского духовенства возлагали на его голову поочередно семь различных корон, сделанных из листьев или из металлов; эти короны изображали семь даров Святого Духа, а Риенци все еще уверял, что подражал примеру древних трибунов. Эти необыкновенные зрелища могли вводить народ в заблуждение или льстить его гордости, так как его тщеславие находило для себя удовлетворение в тщеславии вождя. Но в своей частной жизни Риенци скоро стал нарушать требования бережливости и воздержности, а плебеи, почтительно взиравшие на пышность аристократов, были оскорблены роскошью того, кого считали себе равным. Жена трибуна, его сын и его дядя (по названию и по профессии цирюльник) представляли контраст грубых манер с княжеской пышностью, и сам Риенци, не усвоив величия королей, усвоил их пороки.