***Если вдруг уйдешь — вспомни и вернись.Над сосновым хутором головою внизпролетает недобрый дед с бородой седой,и приходит зима глубокая, как запой.Кружка в доме всего одна, а стакана — два.Словно мокрый хворост, лежат на полу слова,дожидаясь свиданья с бодрствующим огнем.Кочергу железную пополам согнем,чтобы нечем было угли разбить в печи.Посмотри на пламя и молча его сличис языком змеиным, с любовью по гроб, с любойвертихвосткой юной, довольной самой собой,на ресницах тушь, аметисты горят в ушах —а в подполье мышь, а в прихожей кошачий шаг,и настольной лампы спиральный скользит накалпо сырому снегу, по окнам, по облакам…***Как я завидую великим!Я так завидую великим,как полупьяный кот ученыйзавидует ночному льву.Ах Пушкин, ах обманщик ловкий!Не поддаются дрессировкекоты. Вот мой, допустим, черныйи бестолковый. Я зову —а он мяучит на балконе,где осень, как мертвец на троне,глядит сквозь кружево сухоекленовых листьев. Ах, беда —Архип охрип, Емеля мелет,гордячка плакать не умеет,и в неизбежном легком хоресветил мой голос никогдане просияет. Бог с тобою!На алое и голубое,на желтый луч и дождик бедныйрасщеплена и жизнь, и та,что к вечеру художник трудный —ткач восьминогий, неприютный, —означит сетью незаметнойв углу сентябрьского холста.***…меж тем вокруг невидимое таинствоогромной осени. В такие вечератоварищ мой юродствует, скитаетсяпрозрачным парком, улочкой кривой,и мозжечок проколот мукой адовой.Мятежный дух, где прежний голос твой?Молчи, не веруй, только не заглядывайв глаза прохожим в вымокших плащах.Слетает дождь в чернеющие лужицы.Мир говорливый съежился, зачах,охваченный своею долей ужаса.Побродишь — и вернись. Садись за столс улыбкой виноватою ли, робкою.Закуривай. Я поделюсь с тобой.Потешься, друг, захватанною стопкоюземного зелья. Через час-другойя сам ее допью, сквозь сон следяза окнами, за линзами трехкратными,где капли долгожданного дождярасходятся кругами и квадратами.***Вот картина жизни утлой: поутру с посудой мутной пилит кроткий индивидк гастроному у больницы, где младая продавщица потной мелочью гремит.В проволочной пентаграмме двор с беседкой, с тополями, три семерки из горла,ломтик плавленого сыра, полотно войны и мира, просияла и прошла…Глубока земли утроба. Что толпиться возле гроба, на подушках ордена.Продвигается к закату век, охотится на брата брат, настали временакриводушны, вороваты, — и проходят отчего-то, чья же, господи, вина?Как сказал цветков когда-то, нет двуногому работы, только смерть или война.Ах, картина жизни праздной: долгий город безобразный, облик родины всерьез!Не узнала, не забыла, билась в судороге, любила, выгоняла на мороз —ну куда ты на ночь глядя? Что с тобою? Бога ради! Налегке так налегке,только шарф, чтоб не продуло. Ах, отчизна, дура дурой, с детской скрипочкой в руке…Тьма сырая смотрит нагло. Так куда ж нам плыть? Куда глаза глядят, туда, где лучртутный воздуха не чает, тонким снегом отвечает, где кривой скрипичный ключзвякнет в скважине замочной, чтобы музыкой заочной… брось. Меж ночью и цепнойжизнью, что светлеет, силясь выжить, прочен и извилист шов проходит черепной.
