Читать «Бета-самец» онлайн - страница 135

А что, если бы Сергей на самом деле подался в политические хулиганы? Не первой молодости мужичок, достаточно упрямый — жить, как хотелось, не дали изверги-злодеи… Да нет, вряд ли. Здесь это не принято.

6

Возвышенное лжет. Доказательством стало стремительное исчезновение из нашей жизни всех тех напичканных возвышенным людей, которые заполняли ее до водворения Зинаиды. Возвышенное вплывало с ними в дом, как первомайским утром вплывают задорные марши… Какое-то время они приходили, высказывали маме проникновенные слова поддержки, протокольно сюсюкали с Зинаидой, прискорбным шепотом сожалели об уходе отца — но большинства из них не хватило даже на второй визит.

Даже то, что окружало меня в художке, подтверждало мою правоту.

К слову, вскоре после моего поступления училище возвели в статус академии (переименование в университеты и академии было тогда повальным).

Здание давно обветшало. Фасад осыпа́лся фрагментами и фрагментиками — об этом складывались студенческие анекдоты: кто-то получил куском пилястры по темечку или откусил пончик, припорошенный штукатуркой. Приземления наиболее крупных фрагментов, потенциально чреватые серьезными последствиями для проходивших мимо, становились поводом для попоек на бульваре перед училищем, во время которых на середину скамьи выкладывались перевязанные траурными ленточками или раскрашенные во все цвета радуги осколки. Все это продолжалось до тех пор, пока от новоиспеченной академии не отвалился балкон. Стоявшие на нем студенты сильно покалечились, но по счастливой случайности остались живы: балкон упал на хлебовозку, подъезжавшую к соседнему магазину.

В художке после этого появился новый завхоз — сотрудник Погорской воспитательной колонии для малолетних Николай Феоктистович Ртищев. Бывший вертухай, получивший по начальным слогам своего ФИО прозвище Нифертити, оказался не в меру деятельным и сразу предложил ввести форменную одежду для учащихся. «Форма не обязательно должна быть консервативной, черной или синей, — заявил он. — Она может быть и творческой». «В полосочку», — шутили в ответ студенты. Кирилл Агафонов даже заявился на занятия в полосатой пижаме и был отправлен преподавателем от греха подальше домой. С эпохой Нифертити не угадал: его инициативу с формой высмеял даже ректор, любимый студентами Леонид Бавальский. В отместку завхоз собрал свидетельства того, что Бавальский практиковал зачисление бесталанных абитуриентов за мзду, и передал компромат в прокуратуру, присовокупив фотографию, запечатлевшую Леонида Мартыновича с выпускниками на фоне художки, в окнах которой красовались голые натурщицы Ирка и Танька. К всеобщему удивлению, Бавальского покарали. На исход дела повлияла, видимо, и заинтересованность самого Нифертити, а также его связи в карающих органах. Бывший вертухай занял место изгнанного Бавальского и стал ректором Любореченской художественной академии.

Человек пятнадцать старшекурсников, цвет студенческой богемы, среди которой было модно всякое вольнодумство, от пренебрежения канонами ремесла до карикатур на нелюбимых преподавателей, затеяли забастовку, примкнуть к которой великодушно было предложено и мне — единственному первокурснику. Я был удивлен, но от нечего делать примкнул. Многие мои однокашники сочли бы за счастье принадлежать к компании «отпетых», как их — не без симпатии — называл уволенный Бавальский. Костяк компании состоял из студентов, большинство которых хотя бы раз либо отчисляли, либо прорабатывали на педсовете: за пропуски, за пьянки, за экстравагантные выходки. Случалось, и за приводы в милицию. Коротко говоря, всё это были люди хоть и не самые одаренные (одаренные просиживали в студиях до позднего вечера и норовили окончить экстерном) — зато с репутацией.