В почтовой конторе и сегодня так синиглаза продавщицы, но марок кайма,но белый конверт, как за окнами иней,и сторож, стуча деревяшкой, хромал.По стенам — пестры — расписанья о лете,о разных курортах, о ваннах, и тамкрученых, пеньковых и шелковых петельбездумье опутает по городам.И так, не сегодня ли, завтра, но все жезачем и когда и придет ли ответ,когда такой терпкой гримасою прожилвсю жизнь — ненужных и скомканных смет.Но вот перед тем, как захлопнуть окошко,— Пора, уходите, прием до шести, —мелькнет продавщица и простенькой брошкойкак будто насмешливо бросит — прости.Как сторож, сметая обрывки в корзину,стучит деревяшкой, и иней в окне.Не вспомню, зачем и куда я закинулписьмо заказное и, кажется, мне…
III
В таверне, в трюмо, на столах и эстраде —где в облаке дыма краснеет стекло,в стекле отражаясь, я медленно гладилзалитую скатерть и призрачный стол.И дергаясь в такт под ударами бубна,рвался через дым, через звуки туда,где медленно плыло норвежское судно —на плоских обоях — в пятнистую даль.Но крепкие руки у пьяных матросов.И в щепы, и с криком летит табурет.— Смотри, я на мертвое судно забросилбочонок с водою и ящик галет.Увидишь — не хватит; не хватит, не хватит…Я с ужасом пьяным схватился за стул.— Поверь мне — и, скрипнув зубами, с проклятьемс разбегу на стену и в трюм сиганул.И все разорвалось. И в треске, и в искрахлетят обгоревшие струны, смычки.Но голос кричит сквозь соленые брызги:— Крепчает, держись и канат закрепи!
IV
Когда-нибудь кто-нибудь это расскажет.Железным гвоздем на стененачертаны знаки в известке и саже —но смысл непонятен и нем.И след на печи, на гвозде — где качалисьподтяжки — и где он висел,и где, захлебнувшись, скрипели ночамиизвестка, и сажа, и мел, —И где шеламутил — щемящий и серый —и юркий такой домовой, —смеялся, кусаясь, и пальцами мерил,покуда он дергал ногой.На печке отдушины желтая кнопка —и длинная тень на стене —и тень домового — скользящая робко —подальше от замерших тел.
V
Мне слово нежное, как бабочкины пыльца,как трепет солнечный загнувшихся ресниц,как будто слышится — когда не спишь и снитсядалекий профиль позабытых лиц.Глаза озерами — солеными глоткамипью мертвым выдохом, — окаменев во сне,когда огромный бирюзовый каменьв глуби озер накапливает гнев.Чужой любви — и непохожий сколок,глаза — как проруби, болотного окнаопаснее. И мысли частоколомне оградишь и не поймешь — прогнав.И слово нежное, как лживая ограда,как лживый пузырек, — поднявшись из глубин —болотным насыхом — как этим сердцем прядал —глаза озерами, — их камень полюбив.