Читать «Избранная проза и переписка» онлайн - страница 93
Алла Сергеевна Головина
Но когда потом приезжал писатель Чириков и мы, все лагерные писателя, выступали перед ним со своими произведениями, Алю на сцену не допустили, потому что, как сказал директор:
— Никому не интересно слушать пачкотню ребенка, да и спать ей пора в это время.
Кратковременное пребывание в нашей гимназий дочери Цветаевой и два появления ее матери слились для меня в общее впечатление чего-то преждевременного и еще не заслуженного.
В жизни ко мне и к моему брату Цветаева еще вернулась в третий раз и запросто подошла к нам первая. О, к тому времени она знала, что может заговорить с нами, что мы уже разделили на совесть в достаточной мере ту судьбу, которую предоставила всем пишущим наша эмиграция.
Что же сказать о Чирикове? Он легкомысленно пообещал мне великую судьбу, он поцеловал меня, как все тот же Державин, и он, как казалось, не любил ничьих стихов.
Зная «Тезея и Крысолова», мы с братом ничего не знали, парадоксальным образом, из произведений Чирикова. Философско-богословско-литературный
кружок не читал «Тезея и Крысолова» и тоже не знал Чирикова. Но когда маститый писатель заявился к нам, то мы все же оказались уже во всеоружии свежепрочитанного рассказчика Чирикова, благодаря заседанию, накануне устроенному срочно по повесткам для всех членов кружка.
Нам сказали во время этой спешной читки, что есть пьеса «Евреи», которая имела шумный успех в Америке во время погромов в России. Что есть книга «Зверь из бездны», которая вызвала бурю возмущения в эмиграции и протест участников большого движения, который собрал массу подписей в Праге, Брно и, кажется, в Берлине. Но что это — смешно: просто Чириков изображает человека таким, как он есть, потому что судит обо всем объективно.
И вот преподаватель словесности устроил чай, и вот на него пригласили Машку, Стоянова и меня. И мы смотрели на белый галстук и длинные волосы, а Машка мне говорила, что надо бы прочитать «Зверя из бездны», потому что эта книжка, прежде всего, неприлична.
— Я стихов не люблю, — говорил Чириков. — Не люблю и не понимаю. А ну, прочтите мне свои стихи, — поворачивался он к Стоянову, — Конфузитесь? Стесняетесь?
— Я? — спрашивал Стоянов. — Я стесняюсь? Я перед вечерними выступлениями никогда не перебиваю себе настроения. Вы услышите мои стихи сегодня вечером.
— А все-таки прочитайте, — говорил Чириков.
И Стоянов стал читать густо монархические стихи «Городовой на крыше». Стихи кончались так:
— А почему он был на крыше? — спросил Чириков.
— Он стрелял из пулемета в чернь, — ответил Стоянов, гнусавя и волнуясь.
— А почему с крыши? — спросил Чириков.
