Читать «Избранная проза и переписка» онлайн - страница 85
Алла Сергеевна Головина
— Глупости, — сказал мой брат. — Брось Загжевского совсем. Забудь его навсегда. Не смей писать о нем стихи и рассказы. Зачем он тебе нужен? А восточную поэзию тебе все равно не понять.
Брат поверил в гениальность всех «мусульман». Он всегда увлекался потом экспромтами торговцу орешками, безрукавками, бараньими ковриками-подвесками, дудками; он много лет спустя побывал вот именно, в Сараеве, и какой-то другой Саид, ударяя себя ладонью по голове, пел снобам-туристам все то же самое, и немолодая уже американка записывала приблизительный перевод:
Я до сих пор еще не постигла глубины этого фольклора. Я читала в Париже стихи советского поэта Сулеймана Стальского о самоваре, костре и солнце (обязательно) и вздыхала над ними так же горько, как в свое время в гимназии над стишком циркового жулика. Но «ай» как хорош был все-таки цирк! «Ай» как заходило, вот именно, солнце, когда уезжали его последние остатки с разрушенной избой мусульман в хвосте! «Ай» как смеялся Саид, подпирая катящийся на колесах фронтон, как смуглая кариатида! Он махал своим сто раз подаренным или проданным платком и пел бесплатно:
— Слава Богу, — сказал инспектор — «Козел» Каменеву, — уехала зараза.
А мы смотрели вслед цирку, посылая воздушные поцелуи от всего сердца: наездницам, карлику, обезьяньему ребенку, верблюду, и долго еще было видно, как Васька Герасименко на одной ноге скачет, кривляясь, за фургонами и подражает клоуну.
ИНОСТРАНЦЫ
Порой гимназию посещали иностранцы. Они приезжали посмотреть на молодую преуспевающую Чехословацкую республику, и в столице республики иногда, случайно, узнавали про нас. Иностранцу в Праге говорили:
— А если вы хотите посмотреть на русских эмигрантов, то у нас как раз на Моравии есть великолепный лагерь, построенный в австро-венгерское время для русских военнопленных. Теперь там учатся русские дети — эмигранты. Всего лишь в восьми часах езды отсюда. (Чехословакия, как известно, была страна узкая, но длинная.) Бараки — в два кирпича, обширная гимназическая программа. И, с другой стороны, великолепная пропаганда славянской идеи среди немецких меньшинств на Моравии. Опять же, дети живут среди природы: холмы, леса, речки.
Иностранец удивлялся.
— Скажите, — говорил он, — как интересно. Я могу написать статью об этом в Tribune de… И можно туда съездить?
— Просим вас, — говорили чехи, — пана там хорошо примут.
Иностранец уезжал. Приезжал. В лагере начиналось волнение. Гимназисткам выдавали чистые фартуки, гимназистам клали брюки под матрацы, чтобы заделать складку. Бараки убирались. Всем классам читались наставления, как себя вести и что отвечать, чтобы не приняли за дикарей. В домике, где находились «музыкалки», приготовлялась комната для гостя, с цветами, графином воды и разноцветными книжечками на всех языках, изданными пражским педагогическим бюро воспитания русского юношества за границей. В ворота вносился наш гимназический лаковый экипаж, запряженный вороными. В экипаже сидел бритый человек с аппаратиком через плечо и изумленными круглыми глазами. Мы делали реверансы, кланялись, старались заинтересовать выражением лица. — Ах, быть может, — думали легкомысленные и доверчивые, — он был миллионер, мог выбрать кого-нибудь, жениться или увезти в Америку для продолжения образования… Хор с удовольствием надевал боярские костюмы и собирался в неурочный час в театральном зале. Пели «Коль славен» — чешский гимн, «Вечерний звон», «Я любила его жарче дня и огня». Иностранец щелкал аппаратиком, делал художественные фотографии: Соловкина стоит и смеется, Макаров моет доску в классе, Лида Герке идет из лазарета с перевязанным горлом, Галя Щербинская рассыпала тетради и наклонилась их подобрать…
