Читать «Избранная проза и переписка» онлайн - страница 83

— Мусульман, — отвечал Али, оскаливаясь. — Моя — Али, твоя — Маша.

Мы совсем развязно входили в палатку и среди тяжелого запаха и вычесок из белых медведей совали в морды и пасти булки и котлеты. Приходил карлик Фредди в матросском костюмчике, похожий на то существо, которое изобрели до великой войны, назвали Пупсиком и лансировали на открытках и в песнях. Он льстил нам, называл «мисс» и рассказывал Маше по-английски, что родился в Петербурге и что наш царь его очень любил. Потом он жаловался нам обоим на Клудского, по-чешски, и показывал три свои шляпы: матросскую, кепку и котелок. Он хотел иметь гимназическую фуражку и, действительно, купил ее однажды у кого-то за семь крон, но в тот же вечер был пойман инспектором, заметившим казенную фуражку и папиросу на уровне роста ученика приготовительного класса.

— Кто же это курит? — крикнул инспектор. — Герасименко Михаил, вы опять?

— Was woilen sie? — спросил карлик застенчиво

— Отдать фуражку, — крикнул инспектор, опознав карлика.

— Wo haben sie dass gestohlen?

Карлику пригрозили полицией, у гимназистов была сделана молниеносная проверка фуражек, и сорока фуражек не досчитались. Но Бог с ним, с этим «делом о фуражках», карлик свою все же как-то утаил и нам с Машей ее горделиво показывал, называя офицерской, ссылаясь бесстыдно на тот же Петербург.

Несмотря на доверчивый писк Фредди, нас больше интересовали, как то и полагается, обезьяны: дюжина шимпанзе и пяток павианов, которые, завидя фартуки гимназисток, уже предвидели кормление и начинали прыгать в клетках, как на пружинах. Одна обезьяна, с лицом пожилой нищенки, протягивала к Маше своего худого ребенка, а ребенок болезненно моргал и раздирал себе лапами рот ушей.

Мы ругали со служащими Клудского и кормили обезьяньего ребенка, принося ему даже кофе и суп с лапшой. Под клеткой с ребенком жили два павиана, которых раздражало, что их не жалеют так сильно. Они просовывали между прутьями клетки ноги и били нас черными ногтями, лиловыми пятками. А когда Маша подносила к их клетке кулак, они быстро становились головой вниз и показывали нам извилистые языки. У них на подстилке лежали картошки и кочерыжки, отпускаемые нашим поваром, но им хотелось кофе и лапши.

В какой-то несчастный день они, по-видимому сговорившись, подтянули Машу за платье к себе, разорвали ей ногтями чулки, а малютка сверху, наблюдавший с хитрой усмешкой за Машиным позором, быстро дал ей по лицу костлявой ручкой. При этом все обезьяны без исключения хохотали истерически, кривлялись и бросали в нас кусками булок и картошками. Больше Маша обезьян кормить не ходила, она стала резать траву для лошадей на главном гимназическом газоне и под окнами классов.

Цирк маялся у наших ворот больше месяца. Мы к нему привыкли, мы знали по именам всех служащих, мы не шарахались, если нас у футбольного поля встречал слоненок, держащий в хоботе камень или серебристую тряпку. Нас уже не удивляла кривляка-собачонка, для собственного удовольствия ходившая на передних ногах или в поношенном костюмчике зебры. А верблюда ученики звали просто Ванечкой и ценили за то, что он оплевал преподавателя латыни, когда тот объяснял дочери директора, что это-де «двугорбый корабль пустыни, или дромадер». Верблюд выслушал пошлости, заворотил губу и плюнул, как гейзер.