Читать «Избранная проза и переписка» онлайн - страница 118
Алла Сергеевна Головина
— Боже мой, — сказала я Маше, — я не хочу поступать в университет. Я не хочу становиться учительницей на Подкарпатской Руси. Я хочу поехать в Париж и стать писательницей. Я хочу познакомиться с Ходасевичем и Буниным. А ревизора я боюсь, как Тришку! Видишь, Маша, дом? Видишь шезлонг на крыльце? Тут сегодня читал Блока Загжевский и грыз белую гвоздику. Мне, конечно, с ним детей не крестить, но все-таки я его обожала с двенадцати лет. А если уеду, то кто ему песню споет под окном про Галю Эвенбах, или как его в пятом классе в карцер сажали?
Нас позвали. Около театрального зала стоял младший Загжевский в толпе абитуриентов. Он свежее провалился на экзамене, и его рассматривали.
Почувствовав за своей спиной как бы северное сиянье, я обернулась. За мною стоял старший Загжевский, одетый, как на теннис, с белой же гвоздикой в петлице. Он засмеялся звонко, ни с кем не поздоровался.
— Не скаль зубы, — сказал ему младший брат сдержанно. — А то по ним же и получишь.
Я засмеялась нервно, абитуриенты зашумели.
— Кто срезал? Ревизор?
— Что с нами будет?
— Чем же это кончится? «Бежин луг», действительно, не проходили.
— Идем, прочтем вслух «Бежин луг»?
— Правда ли, что записаны акмеисты? Кто были акмеисты?
— Акмеисты-адамисты, — сказала я хвастливо, — были Сергей Городецкий, Николай Гумилев, Георгий Иванов, Анна Ахматова и Оцуп. К ним можно отнести Адамовича и, кажется, Кузмина.
— Адамович — адамист? — спросил с ужасом первый ученик Арнаутов. — Про них в Саводнике просто ничего нет. Что написал Кузмин?
«Александрийские песни», — стала я нервно и быстро рассказывать. — Например:
— Ах, — сказал Шульгин. — Это все проклятый 52-й билет. На одном только уроке его и рассказывали. Если вы не вытащите 52-й билет, — сказал он мне резко, — то и вы пропадете, и мы пропадем.
— А я и символистов не знаю, — сказала Нина Сафонова просто.
Семиклассница Маша рассказала о символистах.
— Блок, — сказала она скороговоркой. — Бальмонт, Белый, Брюсов…
Старший Загжевский, услыхав о Блоке, совсем бросил своего брата и подошел к нам.
— Блока я отвечал, — сказал он свысока. — «Снежная маска».
И продекламировал:
Большие крылья снежной птицы
Мой ум метелью замели.
И так мы — некоторые — весь день читали от всего сердца, никому, вероятно, не нужные стихи, ничего не уча; Загжевский сидел рядом с Машей на скамейке, на меня не смотрел и вспоминал все уроки Морковина. И мои.
— Когда спрашивают о Блоке, — говорил он, — не нужно говорить о Прекрасной даме. Помилуйте, есть Гаэтан.
— Эх ты, Гаэтан, — говорила Маша, хлопая его по плечу. — А моя подруга экзамен выдержит?
Загжевский умолкал, как оборванная струна, и смотрел в сирень. Мы с ним были в ссоре на всю жизнь.
В день моего экзамена воспитательница сказала мне:
— Ты меня, конечно, не послушаешься, но послушай. Инспектор не хочет, чтобы вы все принимали какие-то возбуждающие капли. Не смей этого делать, ты — особенно.