Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 69

Захарка, все еще всхлипывая, косился на ласкового дядюшку, на его светлые, с двуглавым орлом пуговицы, на заманчивую игрушку. Она лежала на столе, отсвечивала желтым эфесом, и ремень, покачиваясь, свисал к полу. Вот бы ее Захарке! Тогда бы он был настоящим атаманом. А то какой же он сейчас атаман, если его ребята не слушаются. «У тебя, говорят, ни насеки, ни шашки, а деревянные у нас самих есть». У Захарки вспыхнули глаза, но он еще раз взглянул на чужого дядю, исподлобья очень долго рассматривал его пуговицы (такие он видел ночью у того, который увел братушку) и, крутнув головенкой, вывернулся из-под руки.

— Пусти, дядя, а то мне некогда!

— Некогда? — Следователь заколыхался в смехе. — Ну, тогда беги, если некогда. Только чего ж ты свою шашку не берешь? Забыл?

Захарка насупился, опустил конопатый нос.

— Она не наша.

— Не ваша? А кому ты говорил, что она братушкина?

— Никому я не говорил! Он брешет, Куцый.

«Волчонок, весь в брата будет», — следователь уже злобно взглянул на Захарку и отвернулся, заслышав гомон в чулане.

В правление, как на сходку, непрошенно ввалились казаки. Перебивая друг друга, хором начали рассказывать, как они хотели проучить казачьего изменника, а он, подлец, удрал. Зато в амбар они втянули двух вместо одного: Коваля и…

— Кто вам разрешил отпирать амбар! — Следователь взбешенно затопал каблуками, задергал жирным подбородком.

Казаки растерянно хлынули от стола, пятясь к порогу.

— Кто открыл амбар, я спрашиваю?

Казаки прятались друг за друга, молчали, будто у всех сразу отнялись языки. Забурунный подогнулся, скривил рожу и, мелькнув чубом, выскочил на улицу.

— Да вы знаете, скоты!.. Да я вас!.. Остолопы! Полицейский, отвези вот этих двух крайних в станицу, в тюрьму… Кстати, передай моему секретарю пакет, — и протянул полицейскому засургученный сверток.

Казачок с куриным хохолком — один из «крайних» — посопел, подергал ногой, но уйти не решился. Рядом с ним завздыхал старичок с пегой бородой. Все лицо его было так исколупано, что курице негде было клюнуть, — Филиппов однополчанин Курдюмов подремонтировал его с легкой руки. Следователь на них даже не посмотрел больше. Повернулся к двери спиной, уселся за стол и, тяжело отдуваясь, подтянул к себе пузатый портфель. Порылся в нем, вытащил какой-то смятый клочок бумаги и оседлав нос очками, нагнулся над ним:

«Учиняет произвол и неповиновение властям, как-то: перепахал лично у меня, принадлежащую мне, хуторскому атаману, землю. Как иногородний и бог весть откуда пришлый, не имеет почтения к казачеству, хотя среди казаков живет уже издавна. Над святыми отцами насмехается и в церковь православную не ходит — нешто кто затащит! — а верует неизвестно кому. А как и прочее… не повинуется властям. Хуторской атаман, урядник и георгиевский кавалер Павел Арчаков». Ниже подписи приписка: «Гнет дуду за большевиков и чтобы землю всем иногородним».

«Вот она, гопкомпания! Хорош, хорош этот субчик, Яков Коваль!» — и следователь щелкнул ладонью по портфелю, такому же мягкому, как и сам хозяин. Хлопок гулко рассыпался по комнате. В правлении было уже пусто.