Читать «Донская повесть. Наташина жалость (Повести)» онлайн - страница 12

Андрей, приросший к лодке, вяло болтал ногами, крутил головой. В полуверсте от пристани — насыпная плотина. Сейчас она была сорвана глыбами, и через нее с шумом и ревом падала вода.

Речной поток нес Андрея к этому водопаду. Кричать и звать на помощь было некогда. Оставались считанные минуты. Одним рывком Филипп сбросил с себя пиджак, сапоги и в несколько прыжков был подле своего амбара — там хранились бечевы… Когда он вернулся к берегу, Андрей плыл уже над садами, которые начинались неподалеку от переправы и сплошняком тянулись вдоль берега в сторону плотины.

Чтобы подойти к берегу против лодки, нужно было миновать высокую изгородь. Филипп в стремительной суматохе махнул через плетень. Подол рубахи зацепился за кол, и Филипп, изодрав руки, повис на плетне. Рванулся, оставил полрубахи и подскочил к берегу.

До плотины оставались десятки саженей. Филипп смотал бечеву кольцом, напряг все силы и бросил ее Андрею (другой конец был в левой руке). Бечева шлепнулась о дно лодки, но руки Андрея не пошевелились — они уже закоченели.

— Прощай, Филька! — надтреснутым, слабым голосом крикнул он, и глаза его, полные ужаса, устремились на плотину. Вода над ней подскакивала, кружилась, булькала; во все стороны искристым дождем летели брызги. И казалось, что над плотиной с головокружительной быстротой вращается вал и вал этот гонит сотни мельничных, оглушительно ревущих колес.

Скорбный крик Андрея, как ножом, резнул Филиппа. С судорожной торопливостью, перебирая руками, он выхватил из воды бечеву, перебежал по берегу ближе к плотине, один конец бечевы зацепил за сук вербы, другой — петлей накинул через плечо и с крутобережья прыгнул в речку…

В нескольких саженях от ревущей пропасти он вытянул Андрея вместе с лодкой.

Об этом случае, со всеми подробностями, ни Филипп, ни тем более Андрей никому никогда не рассказывали. Говорили, что перевернулись, мол, и выплыли. Андрей был старше Филиппа, здоровее его, и ему было бы позорно, если б хуторяне узнали, что его спас Филипп. А Филипп, не видя в этом особого подвига и не желая унижать товарища, тоже молчал.

Это дело, конечно, очень давнее. Но дружба у Андрея с Филиппом не заржавела и посегодня. Накрепко, навсегда спаяло их еще и другое: многолетние фронтовые невзгоды, нужда, ненависть к белопогонникам и атаманам и ко всей той проклятой жизни, что до боли намяла им обоим бока.

Шагая за плугом, Филипп все думал о своем. Из головы не выходили разговор с агитатором Кондратьевым (так назвал свою фамилию агитатор) и его укоряющие взгляды. Филипп хоть и смутно, но сознавал, что он как-то неправ в своих возражениях Кондратьеву, который предлагал ему пойти в отряд, что в его доводах в защиту себя есть что-то не совсем убедительное, такое, что издавна осмеяно поговоркой: «Моя хата с краю — я ничего не знаю».

Но в то же время, когда Филипп все больше задумывался, размышлял об этом, он невольно находил для себя все новые и новые мотивы, все новые и новые причины, которые защищали, оправдывали его, мешали поступить так, как советовал Кондратьев.