Читать «Беглецы и чародеи» онлайн - страница 193

Основные вещи без меня поехали, я не самоубийца с барахлом тащиться по анатомическому театру Всея Руси.

Стоял Будда в кабинете у отца, с его смерти ничего не велено было трогать.

Бронзовый, хитрый, улыбка женоподобная, очень умиротворенный. Успокаивает в дороге. Ему по морде, а он благостно улыбается, ему ничто.

Гаутама.

Груди, как у девочки. Сидит в лотосном цветке. Изумительной работы кукла. И грабить нечего, не золото все же, так, орешки колоть.

Впрочем, среди товарищей попадаются интеллектуалы.

Один, еще харьковский, товарищ Антонюк, а может, Сердюк, не запомнил, изволил со мной о «Ночных бдениях» Бонавентуры беседовать, очень уважал товарищ Антонюк черный немецкий романтизм. Расстались с ним на взаимной любви к «Голубому цветку» и «Коту Мурру», он меня, голубая душа, хотел по этому случаю в Харькове треклятом задержать месячишка на два, в качестве собеседника. После расстрелов с ним о Гофмане рассуждать. Еле отболтался от медвежьей услуги. Чуть не с воздушными поцелуями прощались.

Пока очередь обыска ко мне не подошла, стою, курю, полпапиросы сохранил специально на последний случай.

Чемодан загодя открыл, Будду поставил на крышку — и мистически аппетитно поблескивал его монгольский лик в красноватых бликах железнодорожных фонарей.

Красиво звучит — железная дорога. Все дороги у нас нынче железные, раскаленные, плюнь — зашипит.

Ненавижу? Нет. Ненависти во мне нет.

Кричал, еще в Москве, что ненавижу, когда Алешку, младшего, из Александровского училища с дырявым лбом на шинели принесли, когда сам его заваливал кислой грязью на общем кладбище за Петровским парком.

Не кричал, вру. Мама стояла, Шура, Костя тоже, нельзя было. Костя контуженный, еще с 1915 года, на панихиде невпопад крестился, глухой. Повторял: мне ваша литургия — немое синема, по губам читаю.

Тогда, наверное, ненавидел. Мама зимой сошла с ума, ходила на перекресток слушать Алешку. Я говорил ведь, говорил: «Мама, не ходите, стреляют, сорок дней скоро, надо крупы достать, изюму».

Мешочек изюма я очень удачно раздобыл, отдал в обмен всего-то рижский пиджак и три тома Шекспира, и еще эту дрянь, солоночку не солоночку… Ах да, салфетницу.

Уродина, никогда мне не нравилась, так и ушла.

Зато поминальная кутья с изюмом была. Алешка при жизни изюм любил, вечно из булок выковыривал.

Костя без вести пропал под Рождество, наводили справки, нигде нету.

Кажется, на рынке его убили, говорили бабы с капустой, что видели, как упал. Не знаю.

Нет, не застрелили маму, она сама, рука отнялась, пошамкала неделю, ничего не ела, подмывал ее, врача не найти было. Мама умерла в среду, в двенадцать. Так и съели кутью с Шурой и дворничихой, она обмывать помогала, положили маму на Ваганьково, там поп знакомый, отец Илия, отпел за так, очень сокрушался, что певчие фальшивят.

Потом отца Илию забрали, остался этот болван Феодор, к нему без сала не подходи, поверх земли оставит.

Шура последний раз писала из Курска, говорит, что надо пробираться на юг, так все делают.