Читать «Беглецы и чародеи» онлайн - страница 195
Линор Горалик
С тобой они не смогут сделать ничего.
Ты — это не твое тело. Ты — это не твоя душа, которую никто не видел, но все уповают и сомневаются. Ты — это не кости-хрящи-мясо, метрика, липовые документы, грязная пиджачная пара.
Тебя нет для них. И ничего нет. Есть только я — Будда Гаутама. Делай как я.
Как он складно врет, бронзовый божок. Как же я не люблю его.
Дебелая баба отошла к вагону, задрала юбки, стала ссать.
Даже их мужчины отходят хотя бы за фонарный столб, а эта, мочась на карачках, продолжает распоряжаться, вздыхает сытой утробой, горячая лужица мочи бежит под вагон, увлекая за собой мелкий мусор.
Жаль, что эта женщина так уродлива, вот в Харькове при товарище Антонюке ошивалась прехорошенькая блондиночка, этакий чертенок с нежными вареными глазами кокаинетки. В иное время была бы звездой салического клуба, эк умела поддать хлыстиком, французским каблучком. А пальчики точеные… Кушала шоколад да все хихикала и облизывала ноготки.
Дошла очередь до моей не то Лидочки, не то Липочки.
Заставляют расстегнуть лиф, она в слезы, конечно, хватается тощими своими курцапыми лапками за воротник. Бить будут. И ошивается рядом девочка Сашенька, платьице у нее клетчатое, а в кармашке у нее моей колбасы огрызок — расплылось сальное пятно. Наверное, уже вши завались…
— Не ходи к ним, — говорит Будда.
— Извини. Мне нужно.
Наконец-то можно выбросить папиросный окурок — и так от него во рту ржаво, весь измусолил.
— Оставьте ее в покое, она моя жена.
— Врешь. Фамилия.
— Гражданская жена, не успели. И ребенок мой.
— Докажи.
Беру на руки девочку, отгибаю воротник — сую им под нос метку и мои замызганные, захватанные документы. Калиновские мы. Семейство Калиновских едет на дачу. Сашенька, Липочка и Николай Федорович. Сашенька, ты любишь папу?
Липочка, ты меня любишь?
Очень люблю.
Четверть часа мы очень любим друг друга, я не отлипаю от Липочки, она все ловит ртом мой горячий и липкий от ссохшейся слюны рот, и рот у нее обметанный, и несет от меня железнодорожным дегтем и холодным беженским потом, а Сашенька дергает меня за брюки и болбочет свое «папа-мама-папа-мама», потому что дети гораздо сообразительнее взрослых, особенно если им показать наган.
Чужие люди стоят и смотрят. Я целую Липочку взасос, шепчу на ухо свое имя, кратко прошу не бояться. Дебелая бандерша крякает: ей ндра-авится.
Ну что этой дуре взбрело прятать к телу, что? Столовое серебришко, бисерное дрянцо, колечки дутые, теплая она, тихая, как попова дочка.
— А если она жена тебе, покажи, как ты с ней. Иначе обоих в расход и высерка вашего. Прямо тут покажи, мы постелим и посветим.
И вправду стелют конфискованное одеяло. У Липочки этой (идиотское имя) губы совсем синие, асфиксия. Она очень деловито и быстро ложится на спину, хрипло говорит:
— Девочку уберите. Не надо.
Сашу уводят за фонари, подальше.
Моя новая жена копошится между ног, рвет напрочь полотняное бельишко, задирает юбки до пояса, я понимаю, что это доказательство куда действенней, чем все выписанные неизвестно кем документы.