Читать «Беглецы и чародеи» онлайн - страница 191

В жасминовой аллее, над которой нависли плети жестких листьев, молочными пламенем белели колени Николь.

Последние ласточки прошивали контурные карты неба — стеклянные острова Парижа, где никому не хватает угля, любви и хлеба.

Николь долго ехала домой на трамвае, вышла на кругу возле кирпичной школы, заглянула в пару знакомых магазинов, отсчитала мелочь, купила бутылку порошкового молока.

Мать стояла на лестничной площадке, курила пятую (она всегда бросала курить на выходных, слышишь, только пять и ни затяжкой больше). Двери квартиры напротив были опечатаны. На широких белых лентах маячил железный немецкий орел.

Мать замахнулась, но не ударила Николь.

— Иди спать, — сказала мама. — Он больше не вернется. Они уже приходили и спрашивали.

Николь кивнула.

Волки, медленные волки, так и не перелинявшие с лета, шли по улицам, слизывали соленые шаги поздних прохожих, трассирующие следы шин, окурки, слюну, кровь и серебристую патину липовых и каштановых листьев.

В баре напротив опять завели ненавистный квакающий фокстрот «Я тебя никогда не оставлю».

Игла поскользнулась, поперхнулся раструб допотопного граммофона. Волки отдали честь пустоглазым витринам.

Невероятно ясно, страшно блеснули кавказскими ножами трамвайные пути.

Николь села у двери русского на корточки и сказала:

— Сволочи.

— Спи, — отозвалась мать и ушла.

Николь спала очень долго.

В акварельном сиянии полудня плескался плоский стеклянный остров — Париж.

Темная, терновая вода ходила как зверь в оккупированных продухах набережных спусков.

Вечером убрали волков. Вымыли добела вывеску луна-парка.

И снова зажужжали золотистые ульи карусели.

Далеко взвизгнул на повороте шинами грузовик.

Николь проснулась и облизнула теплые, чуть опухшие пальцы.

— Завтра мы снова пойдем в луна-парк, — обещала девочка в скважину опечатанной двери. И глупо стукнулась кулаком в драповую обивку.

— Я люблю тебя, Колен, — сказала Николь.

P.S. Французского писателя Марселя Марешаля не существует. Я благодарен ему за это.

2. Старшая сестра (Будда Гаутама), 1918

Три часа ночи, ей-богу. Три часа ночи. Говорят, от Харькова пять часов пути проехали без сучка и задоринки. Станция Перекаты, красиво, ничего не скажешь, перрон заплеван, фонарь обходчика прыгает. Истинно чудо, что остановили не в поле, как всех, а как людей будут у вокзальных бараков обыскивать: у них свои фонари и наработанная методика.

Да, точно.

Хорошие фонари, военные, трофейные.

Вытряхнули всех, эффект внезапности, а на самом деле чистая благодать после духоты и пердежа пассажиров живого воздуха глотнуть.

Полынный ветер, юго-восточный, малороссийский, обстановка — чистые декорации к «Майской ночи». А вон та барышня, что на сундучке сидит и скалится, похожа на Утопленницу, глаза у нее живые, а лицо мертвое.

Знакомились шапочно, вместе на полустанках за кипятком бегали.

Линочка или Липочка, черт их всех разберет.

К отцу едет, в Житомир, почему в Житомир таким путем, ну, ей виднее, сейчас у всех пути ломаные, петляем по-русачьи.

В вагоне полно артистов. Все артисты, вы подумайте. А между прочим, того баритона с челкой я в Английском клубе видел, еще в тринадцатом году.