Читать «Разоренье» онлайн - страница 181
Глеб Иванович Успенский
— Это как деревня-то называется?
— Не знаю.
— Это — Красные Дворы, — ответил купец сам себе, ибо давно знал эти места, как свои пять пальцев.
Мы молчали.
— А что, господа, — сказал купец: — в котором часу в обители начало звону будет?
— В полночь! — отвечали мы.
— В полночь! — сказал купец. — Как чудесно!
Купчиха вздохнула. Она ехала к угоднику от стрельбы в голове.
— В полночь! — повторил купец. — Правда ли, нет ли, не знаю, сказывают, всенощная оканчивается в двенадцатом часу, а через час служение?
— Не знаю, — сказал я. — Мы в первый раз.
— Гм! В первый… Сказывают, дюже хорошо.
— Говорят, что хорошо.
— Хорошо!
Купчиха, ударясь о косяк виском, вздохнула и перекрестилась. Разговор пресекся. Съестной взгляд на вещи не приличествовал купцу по его состоянию и положению, а насчет звону много не наговоришь.
— Это какая деревня-то? — спросил он опять ямщика.
— Не знаю! — отвечал тот.
— Это Мымриха…
Разговор было опять пресекся; но неожиданно враг попутал купца, и он произнес:
— Тут воров теперича наползло — господи, боже мой!
— Где именно?
— А вокруг обители, страсть одна! Тут воры шатаются целыми табунами, из одной обители в другую так и переваливают. Меня раз как обчистили; дело было так…
Начался длинный, длинный рассказ про воров, сразу ожививший нашу, до сих пор довольно натянутую, беседу. Сначала купец рассказал, как его обокрали у Митрофания; потом купчиха начала рассказывать про свояченицу, которую среди бела дня обокрали наиобразцовейшим образом. Интересны были не процессы кражи, а оживление, с которым шел этот разговор.
Видно было, что купец ехал поразмять кости, засидевшиеся за прилавком, и отвести душу, одеревеневшую от постоянного сосредоточения на том, что "уступить нельзя" и "самим дороже".
Мы так подружились, что купец предложил нам отправить жену в странноприимный дом, а сам хотел остаться с нами где-нибудь в трактире.
— Всё чайку попьем! — сказал он.
— Перекрестись! — дернула его за руку жена: — аль не видишь? — колодец святой!
Купец снял шапку, перекрестился и сказал:
— Право, попили бы, господа?
Далее шел разговор о нынешних и старых временах. Сущность разговора была та, что теперь пошло в ход мошенничество, тогда как прежде его и слыхом не было будто бы слышно.
Между тем на дворе темнело сильно; ночь была жаркая, с тучами, без звезд.
Вдали, в стороне уездного города, виднелись огоньки, и ярко горела внутренность соборного купола над мощами угодника.
Фигуры богомольцев поминутно мелькали целыми толпами мимо нашего тарантаса.
— Марья Кузьминишна! — дернув за рукав жену и указывая ей на купол, произнес купец: — Глянь: кумпол-то!
Купчиха глянула и перекрестилась:
— Уж как хорошо!
— Дивно! — сказал купец; но намерения своего отправиться с нами в трактир не бросил.
Когда тарантас наш заколесил по темным, изрытым канавами и ямами улицам уездного города, он опять сказал жене:
— Право, тебе к Амелфе бы Тимофевне, в странноприимный! По крайности спокойнее.
— Ну-к что ж!
В голосе купчихи слышалось недовольство, несмотря на то, что муж говорил, повидимому, ласково; по всей вероятности, она коротко знала, что значат эти ласковые приглашения. Сдав жену в странноприимный дом, купец громко крикнул извозчику: "пошел!" и, судя по жесту, употребленному им при этом, намерен был провести время весело.