Читать «Цвета дня» онлайн - страница 168

Затем я встал.

Я обнял тебя за плечо, но лестница была слишком узкой, и ты, как мне показалось, чуть резко убрала мою руку, но уже внизу я увидел, что ты плачешь, и мне стало лучше.

Я заплатил по счету, и мы вышли.

Он держал руку Энн в своей руке, но уже думал о своем чемодане; он быстро сжал ее руку, как бы извиняясь за то, что отпускает ее, и принялся шарить у себя в кармане в поисках багажной квитанции.

Мы вошли в здание вокзала, и мне пришлось тут же побежать за чемоданом, затем я вернулся, чтобы попрощаться с ней, но поезд был уже на подходе, а стоял он в Ментоне всего полторы минуты, и я почувствовал твою мокрую щеку и увидел у тебя за плечом носильщика в синей блузе, который улыбаясь смотрел на нас, держа руки в карманах, пока ты рыдала, и, по-моему, я ответил на его улыбку, как и положено между мужчинами, — из мужской стыдливости, что ли.

Вот я запрыгиваю в вагон, поскольку поезд уже трогается, она же сделала несколько традиционных шагов по перрону, он высунулся из окна и поднял руку, и она еще какое-то время шла, плача, по перрону, а он так и застыл в окне с поднятой рукой; и тому, что с подобной оригинальностью происходило между ними, было свое имя, это называлось Историей, это возвращалась История. Затем он вошел в купе второго класса для курящих, сел у окна и взглянул на пустое место, что смеялось напротив него, и на пять пустых мест, что смеялись вокруг, взглянул на небо, качавшееся на телеграфных линиях, и, стиснув зубы, остался торчать там, торчать, как вызов, в этом смехе и осмеянии всего и вся, в этой разверстой глотке, и дал себя проглотить, дал себя унести, дал лишить себя плоти и стал идеей, идеалом, представлением, абстракцией, но и это было необходимо принять, чтобы остаться человеком, и сомнение было в нем как единственный надежный союзник, как самое благородное движение человека вперед, путем проб и ошибок, в поисках своего завтрашнего дня.

ЭПИЛОГ. БЕЛЫЙ

Письмо, которое Вилли оставил на имя Энн до того, как покинул гостиницу, было составлено с таким цинизмом, с таким бесстыдством, с таким презрением к элементарнейшим правилам приличия и до такой степени наполнено вульгарностями типа «моя любимая», «обожаемая моя», «моя нежная любовь», что, читая его, Гарантье ощутил легкое недомогание и переворачивал страницы кончиками пальцев, стараясь держать его как можно дальше от лица. Это письмо несло на себе отпечаток столь посредственной чувствительности, что из простого уважения к памяти усопшего и для того, чтобы спасти хотя бы его легенду, Гарантье пришлось убрать его подальше от глаз дочери и полиции. В конечном счете, подумал он, Вилли до конца сражался за достоинство, ни разу не уступив реальности ни пяди земли, и нужно было помочь ему до конца соблюсти приличия. Он довел до благополучного конца свою попытку ниспровержения реальности, следовало уважать его волю. Письмо, наверное, было написано в минуту, когда его внимание было отвлечено, и реальности удалось, воспользовавшись счастливым стечением обстоятельств, проскользнуть и, добравшись до него, взять его за горло. Это была временная слабость, вызванная, очевидно, неважным состоянием его сердца, и Гарантье без зазрения совести разорвал письмо на кусочки и развеял их на ветру. Впрочем, следователи сразу смекнули, что актер стал жертвой своей неумеренной страсти к спиртному. Все свидетельские показания подтверждали эту гипотезу. По крайней мере за последнюю неделю никто не видел его трезвым, и он даже затеял драку с журналистами по какому-то пустячному поводу. Накануне драмы он был замечен в Ментоне, в карнавальной толпе, — переодетый в Пьеро, блуждающий взгляд, перепачканное мукой лицо, — и следовавшие за ним повсюду журналисты даже смогли заснять его, эту удивительную фотографию перепечатали газеты всего мира, и она даже принесла своему автору премию за лучшую фотографию года в рубрике новостей. Все сходились на том, что он безудержно кутил в течение всего своего пребывания на Лазурном берегу. Но на сей раз, как конфиденциально написал на студию Росс, дошло до того, что Энн была вынуждена оставить его и скрываться у друзей. Полиция тщетно пыталась установить связь между смертью Вилли Боше и убийством Туллио Сопрано, сицилийского гангстера, высланного из Соединенных Штатов, чье тело было найдено за зарослями шелковицы в каких-нибудь сотнях метрах от тела актера. Так же безрезультатно закончились и поиски следов семиста тысяч франков, что актер выручил за продажу некоторых личных драгоценностей в Ницце накануне своей гибели. Сопрано был выслан из Соединенных Штатов за торговлю наркотиками, и напрашивался вопрос, хотя на этом и не слишком настаивали, не здесь ли нужно искать мотив его вероятной встречи с Вилли Боше и объяснение внезапной потребности последнего в деньгах. Но похоже было, что знаменитый актер никогда не прибегал к наркотикам: простая забывчивость с его стороны, с иронией поясняли его друзья, нельзя же все-таки делать все, добавляли они. Следствие так дальше и не продвинулось. Хотя пробовали найти субъекта, которого видели в Рокбрюне и Ницце в обществе Сопрано, во он исчез, не оставив никаких следов. Коммунистические газеты ухватились за эту историю и, как и положено, принялись разоблачать полицию, «которая отказывалась пролить свет на скандальную жизнь американского сатрапа и деятельность международного синдиката наркодельцов». Они утверждали, что Сопрано был агентом американского ФБР, что его высылка в Италию была не чем иным, как комедией, что в действительности его отправили посредником между вкладчиками с Уолл-Стрит и лидерами нового фашистского движения в Италии, — в общем, что он занимался торговлей наркотиками только для того, чтобы сбить всех с толку и остаться незамеченным. Следует добавить, что горе и подавленное состояние Энн были до такой степени очевидны, было настолько ясно, что она потеряла очень дорогого ей человека, что недобрые слухи о некоторых трениях между супругами немедленно прекратились, и легенда о самой дружной в мире паре, похоже, обеспечила себе бессмертие: по крайней мере, с этой стороны Вилли уже ничего не грозит. Благодарная киностудия соорудила ему мавзолей на кладбище Беверли-Хиллз — очень красивую штуковину из розового мрамора с фонтаном, в котором появляется вода, когда в отверстие опускают двадцать пять центов, — и Гарантье испытывает одни из самых прекрасных моментов в своей жизни, опуская двадцать пять центов в отверстие и нажимая на кнопку. Всякий раз он чувствует, что Вилли в восторге.