Читать «Том 1. Стихотворения 1906-1920» онлайн - страница 17

Тому, кто здесь лежит под травкой вешней, Прости, Господь, злой помысел и грех! Он был больной, измученный, нездешний, Он ангелов любил и детский смех. Не смял звезды сирени белоснежной, Хоть и желал Владыку побороть… Во всех грехах он был — ребенок нежный, И потому — прости ему, Господь!

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки, Фонтана в бассейне лепечут струи, В тенистых аллеях все детки, все детки… О детки в траве, почему не мои? Как будто на каждой головке коронка От взоров, детей стерегущих, любя. И матери каждой, что гладит ребенка, Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!» Как бабочки девочек платьица пестры, Здесь ссора, там хохот, там сборы домой… И шепчутся мамы, как нежные сестры: — «Подумайте, сын мой»… — «Да что вы! А мой»… Я женщин люблю, что в бою не робели, Умевших и шпагу держать, и копье, — Но знаю, что только в плену колыбели Обычное — женское — счастье мое!

В сумерках

(На картину «Au Crépouscule» Paul Chabas в Люксембургском музее)

Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошла Девочка цвета луны. Тихо. Не мучат уснувшей волны Мерные всплески весла. Вся — как наяда. Глаза зелены, Стеблем меж вод расцвела. Сумеркам — верность, им, нежным, хвала: Дети от солнца больны. Дети — безумцы. Они влюблены В воду, в рояль, в зеркала… Мама с балкона домой позвала Девочку цвета луны.

Эльфочка в зале

Ане Калин

Запела рояль неразгаданно-нежно Под гибкими ручками маленькой Ани. За окнами мчались неясные сани, На улицах было пустынно и снежно. Воздушная эльфочка в детском наряде Внимала тому, что лишь эльфочкам слышно. Овеяли тонкое личико пышно Пушистых кудрей беспокойные пряди. В ней были движенья таинственно-хрупки. — Как будто старинный портрет перед вами! — От дум, что вовеки не скажешь словами, Печально дрожали капризные губки. И пела рояль, вдохновеньем согрета, О сладостных чарах безбрежной печали, И души меж звуков друг друга встречали, И кто-то светло улыбался с портрета. Внушали напевы: «Нет радости в страсти! Усталое сердце, усни же, усни ты!» И в сумерках зимних нам верилось власти Единственной, странной царевны Аниты.

Памяти Нины Джаваха

Всему внимая чутким ухом, — Так недоступна! Так нежна! — Она была лицом и духом Во всем джигитка и княжна. Ей все казались странно-грубы: Скрывая взор в тени углов, Она без слов кривила губы И ночью плакала без слов. Бледнея гасли в небе зори, Темнел огромный дортуар; Ей снилось розовое Гори В тени развесистых чинар… Ах, не растет маслины ветка Вдали от склона, где цвела! И вот весной раскрылась клетка, Метнулись в небо два крыла. Как восковые — ручки, лобик, На бледном личике — вопрос. Тонул нарядно-белый гробик В волнах душистых тубероз. Умолкло сердце, что боролось… Вокруг лампады, образа… А был красив гортанный голос! А были пламенны глаза! Смерть окончанье — лишь рассказа, За гробом радость глубока. Да будет девочке с Кавказа Земля холодная легка! Порвалась тоненькая нитка, Испепелив, угас пожар… Спи с миром, пленница-джигитка, Спи с миром, крошка-сазандар. Как наши радости убоги Душе, что мукой зажжена! О да, тебя любили боги, Светло-надменная княжна!