В августе сорок второго годаВыпала хорошая погода,Вызрели арбузы на бахче.Над Красноармейском — воздух чёрный,А на Волге — нефтяные волны,Самолёт в прожекторном луче.Мы живём в дому большом, холодномВместе с мамой, на пайке голодном.Во дворе — заброшенный амбар.И порою кажется, что к ночиПрокричит последний в жизни кочет,И последний догорит пожар.Но однажды очень тёплым утромВ нашем быте, по-сиротски утлом,Будто луч надежды засиял:Прошуршали у калитки шины,Тормознула старая машина,И шофёр меня в кабину взял.Сын его — товарищ мой и сверстник(С ним осколки собирали вместе,Лишь налёт закончится едва) —Восседал в кабине очень важно.Как сынок отца-шофёра каждый,Знал «автомобильные» слова.Едем мы втроём в машине крытойПо дороге, бомбами разбитой,Едем на ближайшую бахчу.А вокруг стоит такое лето,Зеленью обугленной одето!Кажется: не еду, а лечу.Ах, бахча-баштан, какое диво!Как дышалось счастливо-счастливо —Красный сок так сладок и лучист!— Лопай, пацанва, рубай от пуза,Не робей — не лопнешь от арбуза.Только бы не прилетел фашист.Но фашист — как будто, гад, подслушал —Прилетел, подлец, по наши души:Небо почернело от крестов.Он летел к заводу и посёлку,Сыпал бомбы на бахчу без толку —И арбузы проливали кровь.Грунта окровавленные грудыВдруг возникли рядом. И отсюда,Нам казалось, что не убежишь.Мы скатились в лог, в кустарник колкий;И над нами взвизгнули осколки,В этот раз мою не тронув жизнь.Да, мою не тронули, а рядомСыпанули так железным градом,Пулемётным градом небеса.И товарищ мой застыл навеки,Не успев закрыть в горячке веки.Сок стекал, как красная роса.Он лежал, как будто улыбаясь,И надкушенный кусок сжимаяВ тоненькой, как веточка, руке.Неподвижные глаза смотрелиВверх, где страшные кресты чернели,Лихо выходили из пике.Но фашисту показалось мало,Что на одного нас меньше стало.Он опять смертельно заходил,И опять строчил из пулемёта —По брезенту снова, по капоту,По бахче растерзанной лупил.Над товарищем моим убитым,К голове припав щекой небритой,Будто бы окаменел отец.Глухо плакал он, большой и сильный.Небо снова становилось синим:Улетели, гады, наконец.Я очнулся, горько разрыдался;Мне казалось — я один осталсяВ этом грубом мире на Земле,Где бушует смертоносно пламя.Но ждала меня в посёлке мама,И стоял посёлок, как во мгле.Утром в воскресенье это было:Пепелищем улица дымила.Около пожарной каланчиМилиционер лежал убитый.Весь Красноармейск, как гроб открытыйБыл, когда вернулись мы с бахчи.…Столько лет. Но ясно и теперь яВижу эту первую потерю —Детство выжгло вспышкой огневой.Не убитый взрывом, не сгоревший,Уцелевший чудом, повзрослевший,Прошептал я маме: «Я живой».Я живой, но это — только случай.Я живой — убит дружок мой лучший;Он напротив в доме раньше жил.Впереди друзей немало будет,Но скажите, кто вернёт мне, люди,Этого, с которым я дружил.Сталинград горел, горела Волга,И сирены выли долго-долго,И над переправою, черны,Тупо самолёты выли снова.С мамою остались мы без крова,И без хлеба посреди Войны.Но бахчи кровавая картина,Но отец над мёртвым телом сына,Но безумно плачущая мать…Этот чёрный, этот ад кромешныйНа Земле, такой святой и грешной,И сегодня трудно вспоминать.Уцелел я. Подрастают дети,Но всё снится, снится на рассвете,И не прекращается Война.В памяти моей тот день и ныне.Кровь того худого пацана,Кровь Бахчи вовеки не остынет.
