Читать «Том 23. Статьи 1895-1906» онлайн - страница 176

Первый акт драмы Гауптмана начинается появлением в семье Краузе Альфреда Лота. Лот — университетский товарищ зятя Краузе, Гофмана, но университета не кончил, ибо юношей попал в тюрьму, где провёл два года и в это время написал какое-то сочинение по политической экономии. В Силезию он явился для изучения быта углекопов.

Его приезд действует на гнилых людей, как яд, как дневной свет на ночных птиц. Он ничего не пьёт, и уже одно это вызывает у пьяных смущение пред ним, раздражение против него и удивление Елены, привыкшей всех людей видеть пьющими. Елена училась в пансионе. По её словам, когда она кончила учиться, то почувствовала себя глупой — жизнь семьи ошеломила её, как удар по голове, но всё же она читает книги, искренно возмущается окружающей её грубостью и грязью и возмущает мачеху своим «образованием» и любовью к чтению «каких-то Шиллеров и Гётов»… Её уже кто-то развратил; она говорит, что это — её жених Калль, но, вероятно, она говорит это лишь потому, что ей стыдно назвать развратителем своего зятя или, может быть, отца.

И вот эта девушка вдруг слышит длинную речь Лота, рисующую ужасные последствия алкоголизма, а на свой вопрос «что, Ибсен и Золя — большие поэты?» — получает странный ответ: «Это вовсе не поэты, а необходимое зло, фрейлейн. Я здоровый человек и требую от поэзии светлого, освежающего напитка. А Золя и Ибсен предлагают лекарства». Альфред Лот — прямолинеен и, пожалуй, жесток в своей прямолинейности. Говорит он много, ясно, убедительно и глубоко верит в правду своих слов. Он — ригорист спокойный, верующий в победу своих идеалов, сознающий себя силой.

«Моя борьба, — говорит он, — борьба за всеобщее счастье. Чтобы мне стать счастливым, необходимо, чтобы сначала все люди были счастливы. Мне для моего счастья необходимо не видеть вокруг себя ни болезней, ни бедности, ни подлости. Я мог бы сесть за стол только последним.»

Слова — не новые. Многие люди говорят так, имея двадцать пять лет от роду; в тридцать они обыкновенно понижают свои требования, а в сорок — смеются, когда слышат их. Но в устах Лота эти слова имеют особую ценность, особый вес, — они оплачены им: он заплатил за них лишением свободы. На Елену, никогда не слыхавшую таких слов, они действуют чарующе, и Лот сразу вырастает пред нею в героя.

«— Какое счастье родиться таким! — говорит она ему.

— Таким никто не родится, — отвечает Лот. — Мне кажется, таким делаешься благодаря несообразности наших отношений…

— Что вы называете несообразным? — спрашивает Елена.

— Несообразно, например, если работающий в поте лица голодает, а ленивый живёт в избытке… Несообразно иметь государственной религией религию Христа, — религию терпения, самопожертвования и любви и воспитывать народ в духе кровопролитий, — воспитывать для убийства таких же людей. И ведь это только единицы среди миллионов таких же несообразностей; пойти наперекор им нелегко… Чем раньше начнёшь, тем лучше…»