Читать «Все дальше и дальше!» онлайн - страница 10

В Бруклине, на берегу моря, есть местечко под названием Шипс-Хед («Баранья голова»). Это морская набережная, где выстроились в ряд итальянские «клэм-бары» (устричные бары). Я посетил один из них — «Рандаццо». В его меню имелись устрицы, «скандзили», жесткие и спиральные ракушки и много всякой прочей морской живности. По бару взад-вперед неторопливо похаживал пузатый дядя командирского вида и шевелил висячими усами, казалось, он вот-вот запоет звучным баритоном арию из «Риголетто». Заказываю ему по дюжине ракушек «литл-нек» и «черри-стоун». Он выбирает мне те, что помоложе, ставит бутылочки с солью, перцем, кетчупом и табаско, ловко нарезает дольками круглый лимон.

Я выжимаю лимон на белую, сочную мякоть, похожую по виду на бледно-розового моллюска-хамагури, и она тут же сжимается. Скорее, пока не вытек сок, отправляю мякоть в рот, выпиваю из ракушки остатки до последней капли. Начисто отключившись от внешнего мира, проглатываю содержимое обеих тарелок — все двадцать четыре ракушки. Мне немного совестно за свою прожорливость, но я не могу остановиться — обсасываю ракушки и кидаю, обсасываю и кидаю. Рот у меня все время в работе, и я молчу, только иногда восклицательными знаками вырываются восторженные стоны, запятыми вкрадываются вдохи и выдохи, точку же я не ставлю до самого конца.

Ранним утром другого дня я потихоньку вышел из отеля и, остановив такси, поехал в Чайна-таун. Мимо мелькали громады из стекла и металла, старые каменные здания, облупленные доходные дома, грязные складские сооружения. На сонных улицах, где свет зарождающегося дня еще смешивался с мраком уходящей ночи, то и дело мелькали сутулые призраки нищих и бродяг. Гордый и энергичный Нью-Йорк показывался мне в свой неприглядный, неуютный час. В Чайна-тауне я вышел из машины на грязной улочке, заваленной мусором, бумажными обрывками, и пошел, обходя лужи, наугад, руководствуясь лишь зрением, обонянием, а еще — шестым чувством. Несмотря на ранний час, китайский квартал давно уже был на ногах. Он кричал на разные голоса, бурлил, из труб валил дым. Нью-йоркский Чайна-таун сразу напомнил мне сайгонский Шолон — там рассвет выглядел точно так же: то же оживление, сумятица, приветливость, неопрятность, напористость и безалаберность. Увидев в окно одного из ресторанчиков, как поднимается пар над чжэн-лунами (деревянными кастрюлями для варки риса), я не вытерпел и бросился туда. На полу валялись куриные кости, обитая деколой стойка была залита водой, но зато, когда, я скороговоркой спросил на ломаном пекинском диалекте, есть ли рисовая каша «чжоу», есть ли соленый хворост «ютяо», есть ли пирожки «шаомай», узкоглазый хозяин с кривыми желтыми зубами лениво ответил: «Есть, у нас все есть». Я сразу потребовал горячей-прегорячей каши «чжоу» с кусочками рыбы, и, к моему удовлетворению, хозяин не забыл кинуть туда «сян-ю» (кунжутного масла). Затем он торжественно побросал в кашу «ютяо», посыпал «сянцаем» (кориандром) и перемешал все это грязноватым погнутым половником. Поднеся ко рту ложку, я вдохнул аромат кунжутного масла и «ютяо» и надолго проглотил язык. Шумно вздыхая, шмыгая носом и глядя затуманенным взором сквозь дым от каши в окно, за которым утро постепенно смывало с улицы остатки ночи, я чувствовал, как во мне оживают воспоминания о многочисленных завтраках, съеденных в Сайгоне на набережной Пастера. В те давно минувшие дни мне случалось есть точно такую же кашу и в маленьких ресторанчиках, и возле тележек уличных торговцев, а то и около какого-нибудь мусорного ящика, поставив миску на землю и не спеша, ложка за ложкой, черпая ее содержимое. Травка «сянцай» имела совершенно тот же щекочущий ноздри аромат, только здесь в кашу были накиданы ломтики рыбы лэй-юй, а там в «чжоу» обычно клали кусочки курятины. Их полагалось обсасывать и, внимательно осмотрев косточку со всех сторон, бросать на пол через правое плечо. Я, помнится, так и делал и был вполне счастлив — тоже сопел, хлюпал носом, голова немного кружилась от выпитого накануне вина, а мысли витали где-то в облаках. Вспоминая теперь те сайгонские рассветы, я не мог, конечно, забыть о рыбе шибань-юй (морской окунь), которая водится во всех океанах, в том числе и на дне нью-йоркских прибрежных вод, между камнями, только здесь она называется grouper. Обязательно завтра или послезавтра закажу ее на ужин в каком-кибудь китайском ресторанчике, сваренную по способу «цинчжэн-цюаньюй», пообещал я себе. Интересно, почему у меня, проглотившего за свою жизнь на завтрак бесчисленное множество омлетов, тостов, булочек, чашек кофе с молоком, так упорно засел в голове аромат обычной китайской каши?..