Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 53

На этот раз, однако, как будто убедившись, наконец, что Александр Петрович ни с водочкой, ни с селедочкой для духовного совершенствования не созрел, князь оставил пропаганду и долго рассказывал, какой чудесный климат на Кавказе («понимаешь — до июня молодой барашек, а потом цыплята»), а затем, как это стало модным в эмиграции, перешел к болезням. Оказалось, что у князя постоянно гудит в ушах и даже больше: он слышит голоса — «Понимаешь, один говорит: пойди к Ною купи ветчины — питаться надо! А другой кричит — не ходи! Он мошенник!»

«Гм, — промычал Александр Петрович, оглядываясь, где именно в данный момент находится хозяин: — это не так уж глупо…»

«Чистая правда! Но, понимаешь: надоедает!. А то вдруг начинают петь»…

— А что поют-то?

— Наши кавказские песни…

— Ну, что ж: вам должно быть приятно…

Князь болезненно сморщился:

— Поют фальшиво!.

— Чья очередь? — подходя, спросил уже освободившийся от бабки хозяин. Когда князь, получивший свою ветчину, принял сдачу, нацмен вынул из денежного ящика записку и протянул ее Александру Петровичу.

— Вот вы говорили, что работы нет… Так тут один хороший барин оставил свой адрес. Может, пригодится?.

Александр Петрович поблагодарил в самых теплых выражениях. Взял русскую газету, выбрал себе на открытом всем ветрам и мухам блюде наименее подозрительную котлету, прибавил кило картошки и черный хлебец — рассчитался и, только выйдя на улицу, прочел как следует адрес. Прочел и поморщился. Долгая эмигрантская практика научила его бояться, как огня, русских хозяев-интеллигентов.

Субъективно — в тайниках своих материалистических вожделений — русские предприниматели-интеллигенты ничем, кроме подпочвенной лени и детской жадности, не отличались от прочих иностранцев своей категории, но объективно — перед рабочими — старались убедить всех (и, быть может, самих себя), что, подобно пеликану, расклевывают собственную живую грудь, лишь бы накормить своих сотрудников, которых занимают в прямой ущерб для себя исключительно из высокой человечности. Заподозрить их жертвенность — значило нанести смертельную обиду. Даже договориться об условиях работы с такими благодетелями было не так просто: «Помилуйте! Что нам копья ломать и в такие частности вдаваться. Мы люди интеллигентные и друг друга не обидим».

И действительно, на первых порах Александру Петровичу казалось, что попал он к родным.

Хозяйка, несмотря на то, что она уже глубоко втянулась в возраст, когда такого рода экзерсисы могут интересовать разве только окулистов, — строила ему персидские глаза, свояченица, состоявшая на ничтожном амплуа прислуги за все, но тем не менее сохранившая воспоминания дамы первого класса, осведомлялась, не родственник ли он ее лучшей подруги Люси Пензолевской, причем в доказательство закадычности этой дружбы делилась воспоминаниями столь интимными, что собеседнику становилось неловко. А хозяин то рассказывал бои под Каховкой, то декламировал Блока, а то, в момент наиболее напряженной работы, когда записочки с требованиями и ламентациями клиентов густо покрывали отведенную для них доску, вдруг возникал на пороге мастерской в сдвинутой на затылок шляпе, румяный, оживленный и, вея воздухом больших бульваров и букетом не слишком дорогого, но и не слишком дешевого вина, весело кричал своим сотрудникам: «Эй, что вы здесь копошитесь в этой грязи и вони, когда «весенний день горяч и золот» и в Венсене бежит знаменитый «Тимур» с русским наездником Жилинским! Ротмистр Шалтай-Болтаев, который знает Жилинского, как свои пять пальцев, уверяет, что тот нарочно придерживал «Тимура» прошлые разы, чтоб сегодня пустить во всю и сорвать большой куш. Так что — едем богатеть!»