Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 46

Т. е. вернее не спал, но лежал с закрытыми глазами, не торопясь переходить окончательно из блаженного полубытия дремы в неутешительную действительность… Как он ругался в свое время, когда зашедшийся будильник каждое утро вытаскивал его за шиворот из самой чащи глухого сна. Теперь пружина — за ненадобностью — не заводится, и вот Александр Петрович, просыпаясь когда попало, вспоминает хриплый, заливистый, лающий звон своего бывалого недруга, как персидская роза Омар Хаяма — переставшего петь соловья.

После месяца безработицы почти счастливой стала казаться торопежка трудового быта, когда — давясь и обжигаясь, заглатываешь кофе, на ходу доедаешь бублик, через две ступеньки на третью свергаешься в метро — и втиснувшись в переполненный вагон, трясешься на другой конец гигантского города. А вокруг такие же трудовые страстотерпцы дожевывают, дозевьшают, дочитывают или, с угрюмым лицом и неподвижным взором, доковыривают какую-нибудь, со вчерашнего вечера не вытащенную душевную занозу.

А в мастерской уже все на месте — Александр Петрович обычно приходил с опозданием. Хозяйка — в зависимости от собеседника и настроения звалась то Лией, то Лидией (Харитоновной) — режет шелк для обводчиков и не преминет, конечно, язвительно спросить Александра Петровича, какую девушку он видел во сне. На что Александр Петрович каждый раз собирался, но так и не собрался ответить: «Ту же, которую еще сейчас досматривает ваш муж»…

Дело в том, что — по игре случая — обладавший одинаковым отчеством с женой (хотя соответственных предков звали одного — Хаим, другого — Шулым) Саул Харитонович на правах избранной натуры (он считал себя художником) просыпался очень поздно.

Миражный воздух безмерных пространств (от Тихого океана до Карпат), где весны курлыкают птичьими перелетами, уносящими грезы в таинственную Индию или знойный Египет, а зимы зарываются в непробудные сугробы, среди которых так сладко, возле теплой печки, слушать колыбельные песни метели — отравил в свое время и талантливого еврейского ребенка.

Еще в Аккермане — под кровлей отцовской бакалейки, в минуты вынужденного безделья за прилавком, Саул взлелеял пленительную мечту о независимой ленивой жизни — без покупателей, которых надо уверять в том, во что сам не веришь, без весов, незаметно поддерживаемых рукой, без регулярных взяток полиции, без традиционно антисемитского директора гимназии и без черты оседлости.

С годами созданный в мечте счастливый мир корректировался опытом, наполнялся деталями, обрастал бытом.

После того как зловещая процентная норма была преодолена сумасшедшей зубрежкой и нещадными отцовскими порками, а учитель рисования, убежденный охотник и пьяница, происходивший из Сибири и потому совершенно лишенный предубеждения против иудеев, — объявил Саулу Балагулыцику, ученику 3-го параллельного класса, что дух самого Айвазовского, по всей очевидности, почил именно на нем, — классическая барская квартира адвоката или врача в русском столичном городе — в утренних и вечерних мечтах Саула — стала вытесняться просторной мастерской с развешенными по стенам натюрмортами и пейзажами, преображавшими грязь родных кварталов в царственную гармонию красок.