Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 103
Сергей Милич Рафальский
Комендант мигнул ребятам и дико заверещал свистком, С треском выскочила вторая дверь — за золоченым креслом — посыпались на пол знамена и лозунги, сковырнулись плошки. Остальная братва — с винтами в руках — вкатилась в погреб.
Когда уводили арестованных — светало.
На старом солдатском мундире царевича — уже без погон и ленты — обозначились крепко стертые швы. Он сидел на телеге рядом с комендантом (Шурка и Пашка напротив — с винтами на коленях), смотрел в никуда и моргал глазами. Его лицо для деревенского парня было даже тонким и скорее красивым. Кое-где мало заметные веснушки. На мочке большого уха коричневая бородавка с рыжим волосом посредине.
Когда выехали в поле — попросил закурить. Комендант протянул коробку:
«А ты, королевская твоя морда, разве куришь наши советские папиросы?»
Царевич взял папиросу, жадно затянулся и обнаглел:
«В Рассей королей нет, — веско проговорил он, — короли в заграницах. А у нас Импираторы…»
«А вот ты увидишь, — угрюмо и зловеще сказал комендант, — какие у нас императоры! — и толкнул его локтем: — Подвинься! Расселся тут, как дома!»
Царевич скис и заморгал глазами.
Возчик повернул изжеванное бессонной ночью бородатое лицо назад — туда, где между телегами с конвоем шли арестованные крестьяне:
«Сколько народу згубив, гад!»
Арестованные шли, слегка понурясь, как всегда ходят пожилые крестьяне, точно на ярмарку или в исполком, и худые, утомленные лица их не выражали ничего. В артели «Память Урицкого» уже проснулись. Молодые подбегали к повозкам, спрашивали, пускали шуточки и матюки, щеголяли перед городскими «сознательностью». Пожилые сотрели издали и молчали, и лица их казались такими же, как у арестованных — покорными и пустыми…
16. Шуркины метаморфозы и спасители отечества
…Осенью Шурка поступил в ВУЗ. Галя тоже. В столице романтически похабная канитель их невозможной любви продолжалась. Галя уверяла, что Шурка — единственный и путалась черт знает с кем. Так прошел первый учебный год. На каникулах, когда Шурка окончательно решил бежать за границу (благо, она была близко), Галя с энтузиазмом принялась подготовлять их совместный уход и даже взяла у родителей (Шурка был уверен, что украла) золотые царские деньги: польские контрабандисты признавали только доллары и золото. Когда в назначенный день и час Шурка прибыл на место явки, заведующий всем делом хмурый хохол (кстати, бывший офицер), к которому с таким трудом удалось найти ход, протянул ему запечатанный конверт:
«Сама оставила…»
Шурка вскрыл и заревел, как бык, недобитый ударом неопытного мясника. На аккуратно сложенной бумаге аккуратным писарским почерком значилось:
«Гражданин!
Извещаю вас по поручению Гали, что она приняла предложение быть моей женой и, значит, в вашем преступном предприятии участвовать не может и не хочет. По долгу революционной совести я должен был бы известить соответствующий Отдел о ваших гнусных замыслах, однако — по настоянию моей жены — от этого отказываюсь. Для нашей Социалистической Родины будет лучше, если подобная вам контрреволюционная грязь с нее сойдет.
Неуважающий вас
