Читать «История моих книг. Партизанские повести» онлайн - страница 9

Придешь поздно ночью на свою Проломную улицу, где я снимал косую комнатенку с окошечком в кулак, — хотя, правда, окошечко это выходило в дворовый садик. Хочется спать, но, сделав над собой усилие, сядешь за стол и с беспокойством откроешь книгу своего учителя. Боже мой, какое охватывает тебя светлое усердие, как радостно бежит перо, какие горькие, дерзкие, какие ласковые истины узнаешь ты! Откидываешься на спинку стула, таинственно улыбаясь, словно только что говорил с Толстым, Флобером, Чеховым и сейчас предстоит опять говорить. Сердце бьется, в глазах слезы восхищения, выскакиваешь и прохаживаешься по комнатенке, что всего три с половинок шага! Голова закинута, ты гордо глядишь в пространство, в таинственную, счастливую ночь, и кажется тебе, что ты прислушиваешься к дыханию всего мира!

ГАЗЕТА «СОГРЫ»

И МОЯ СОЦИАЛЬНАЯ ДРАМА «ЧЕРНЫЙ ЗАНАВЕС»

Повышения заработной платы и уменьшения десятичасового рабочего дня мы добились еще до октябрьского переворота, так что как будто после Октября не свершилось ничего особенного. Мы жили по-прежнему бедно, по-прежнему в тех же лачугах и углах, что и раньше, по-прежнему ходили каждое утро покупать на базар картошку, которая все дорожала и дорожала, и по-прежнему я обедал на толкучке в так называемом обжорном ряду.

Да, внешне мы переменились очень мало. Мы ходили в тех же заплатанных пальто и рубашках, в которых мы проходили всю войну. Но внутренне изменилось чрезвычайно многое: все глядевшие на нас видели, казалось мне, что лица наши дышат необычайным счастьем. Честное слово, мне временами думалось, что от меня разбегаются лучи, что шаги мои сверкают. Мы были глубоко и торжественно убеждены, что справедливость восторжествовала навсегда, что так легко побежденный враг никогда не оправится. Мы очень верили в людей. Уныние и скорбь исчезли от нас навсегда. Даже капиталисты скоро признают нашу правоту и в дальнейшем будут помогать нам, а не мешать.

Я передаю вам не слова, которые мы говорили, а чувства, владевшие нами, молодежью типографий, заводов, казарм. Мы, разумеется, часто восклицали о бдительности, о капитализме, который не скоро сдаст свои позиции и с которым нам предстоят битвы, но в душе мы были надменно уверены, что со всем темным прошлым покончено, что оно никогда не возвратится. Как же вернется тьма, если перед нами свет?

Надменность надменностью, но омские литераторы повергли меня в прах. Какие таланты! Антон Сорокин не только интересный прозаик, он еще писал картины и что-то изобретал в области печатного дела, не говоря уже о том, что придумал особую бухгалтерию, которую успешно применял в Управлении железной дороги, где он служил. Павел Дорохов, кроме писания рассказов, был еще вдобавок известным землемером и даже имел собственный кабинетик, где и выслушивал снисходительно мои сочинения. Поэт А. П. Оленич- Гнененко печатад замысловатые красивые стихи, ходил в студенческой фуражке, был возвышенно весел и так обаятельно ласков со мной, что эта ласковость казалась намеренной.