Читать «Детство Лермонтова» онлайн - страница 26
Татьяна Владимировна Толстая
Ее утешали беседы с Анной Васильевной Лермантовой и с сестрами Юрия Петровича. Маша сочувствовала их повседневным заботам, умилялась рассказам о детстве Юрия. Анна Васильевна подарила невестке крошечную рубашечку, годную, пожалуй, на куклу, — оказывается, ее надевали на Юрия Петровича в первые дни его жизни. Мария Михайловна желала знать мельчайшие подробности о нем, привычки его и вкусы. Все Лермантовы, чувствуя интерес и любовь Машеньки к Юрию Петровичу, охотно и благожелательно беседовали с ней часами. Но Арсеньева скучала и раздражалась, слушая разговоры, в которых непрестанно восхвалялся Юрий Петрович. Чтобы не огорчить Машеньку, она задержалась в Кропотове, но не могла долго выносить жалоб на то, что имение приносит мало дохода, и решила поскорей уехать.
Щедро одарив новую родню, Арсеньева заявила дочери, что, ежели они тотчас же не уедут, пропадет вексель на несколько тысяч, который хранился в Тарханах.
После уверений и обещаний всей семьи Лермантовых, что они будут часто навещать Марию Михайловну, мать и дочь уехали.
Шли дни, а Маша не знала, чем себя занять в Тарханах. Приезды соседей и родственников ей докучали. После утреннего завтрака, вспоминая, что предстоит долгий, бездельный, томительный день, она шла в зал и, подойдя к окну, слушала, как под окнами воет метель. Снег залег глубиной в сажень, лошади проваливались в сугробы. Зима ударила в ноябре.
В доме-то хорошо: над окнами прозрачные складки свежевымытых занавесей, в простенках — портреты дедовских времен в померкших рамах. Какая тишина, какое одиночество в просторном, сияющем светом зале! Иногда слышался шорох — скреблись мыши, которые в изобилии водились в тархановском доме, или попугай, устав грызть подсолнухи, хлопал жесткими крыльями и ворчал:
— Кто пришел? Кто пришел?
Услышав этот голос, Машенька вздрагивала. Она вспоминала этот зал, сияющий огнями, и как отец лежал с кровавой пеной на губах, изменившийся, страшный. Если бы он был жив теперь, то он мог бы утешить свою дочку, ободрить ее простыми, ласковыми словами, — он так любил свою девочку! Она привыкла с детства шептаться с ним, они с полуслова понимали друг друга, стараясь, чтобы их не услыхала мать.
Если после воспоминаний об отце опять ей слышался шорох, Маша, не выдерживая напряжения, убегала вниз. Казалось, что шевелятся портьеры и там прячется тень, его тень. Но стоило ей подойти к фортепьяно, воспоминания переставали ее мучить: она увлекалась музыкой и целые часы играла и пела. Ей все больше и больше нравилось импровизировать. В альбоме она записала песню собственного сочинения:
Потом она шла в свою комнату, писала и читала, пока Елизавета Алексеевна, отделавшись от хозяйственных дел, не являлась к ней.
Арсеньева, бодрая и оживленная, однажды сообщила ей новость:
— Ну, Маша, пляши! Уходят французишки из Москвы. У нас в деревне уже поют:
