Читать «Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.» онлайн - страница 354

Заметим также, что и крушение поезда — совершенно нелепая вещь как способ индивидуального убийства. Месяца не проходит даже в наши дни, чтобы где-то на Земном шаре не произошло крушение поездов. Гибнут при этом обычно единицы, в редких случаях — десятки людей, в редчайших — большинство пассажиров. То же происходило и при диверсиях против поездов во время многих войн. Хотя, разумеется, опыт народовольцев в этом отношении был значительно меньше, чем у нас, но и в их времена железнодорожные катастрофы тоже не были редкостью: вспомним, например, причину нахождения на гауптвахте Унгера-фон-Штернберга, упомянутую Верой Фигнер. Уже позднее, 17 октября 1888 года, произошла знаменитая катастрофа у станции Борки — безо всякого злого умысла: в царском поезде погибло тогда несколько десятков людей, но само царское семейство не пострадало.

Решение о взрыве во дворце заведомо недостаточного количества взрывчатки было вполне сознательным, однако в курсе этого оказалось только несколько человек, но не из одной лишь Распорядительной комиссии. Об этом четко свидетельствует диалог уже цитированного «пиротехника» Филиппова с одним из посвященных — Грачевским: «Взрыв 5-го февраля был произведен с помощью нашего же Бикфордова шнура. Теперь прошло уже более сорока лет, но я очень хорошо помню свой разговор с Грачевским при первом же нашем свидании после взрыва в Зимнем дворце. На мое замечание, что заложено было мало динамита, Грачевский ответил, что все запасы не решились использовать потому, что не было полной уверенности в успехе, а между тем, «была полная возможность сразу извести всю крамолу»» — довольно странный термин по отношению к царскому семейству!

Вера Фигнер (остававшаяся тогда в Одессе) по поводу изложения этого диалога делает такое примечание: «Ежедневная опасность обыска в подвальном помещении Халтурина не позволяла частого переноса динамита» — но это не оправдание преждевременного взрыва!

Логика же тут была простейшая: как у рэкитеров, захвативших залог и требующих выкупа. Именно подобная часто возникает теперь и у современных террористов, требующих выполнения каких-то политических условий, а иначе угрожающих продолжением и развитием террора.

Свое собственное требование они выставить не решались: введение социализма в России путем террористического шантажа было нереально уже потому, что этого не поддержал бы тогда просто никто — ни народные массы, ни либеральная публика, ни царские чиновники. Поэтому публично выражать свои сокровенные желания они и не могли.

Оставалось выдвигать совершенно нелепое требование конституции, которая им самим не только не была нужна, но просто вредна. Это, однако, не казалось им опасным: если дело дойдет до реальных переговоров с запуганным правительством — вот тут-то и можно будет пошантажировать весьма серьезными условиями.

Скептикам, собирающимся возразить насчет того, что кто же ведет переговоры с шантажистами-террористами, ответим, что очень многие. Непосредственно же с Тихомировым, находившимся тогда уже за границей, чисто номинально оставаясь во главе совершенно разгромленной террористической партии, затеялись самые настоящие прямые переговоры от лица правительства осенью 1882 года. Этот известный эпизод не привел ни к каким результатам, хотя возвращение Чернышевского из Сибири произошло если не вследствие, то сразу после данной попытки переговоров! Но для срыва этих переговоров потребовалась определенная мощная контринтрига, изложение которой уже выходит за возможности данного издания.