Читать «Меделень» онлайн - страница 114

Держа галоши в руках, Ольгуца стрелой промчалась по двору деда Георге. Добежав до дверей, она попыталась войти в дом. Засов был задвинут изнутри. Она принялась стучать кулаком в дверь. Никакого ответа.

Отшвырнув галоши, она стала колотить обоими кулаками.

— Дед Георге! — крикнула она повелительно. Однако голос ее слегка дрожал.

— Что, моя барышня? Это вы? В такую погоду?!

Услышав его голос и увидев его самого, Ольгуца вздохнула с облегчением. Она подняла валявшиеся в грязи галоши и, мгновенно обретя душевное равновесие, лукаво улыбнулась и принялась отряхиваться.

— Дед Георге, я пришла узнать, не холодно ли лошадям?

* * *

Дэнуц обошел весь дом, так и не заглянув ни в одну из комнат. Он не находил себе ни места, ни покоя. Долгое чтение на чердаке отвлекло его от домашней жизни. Он тосковал по Робинзонову острову; сожалел об одиночестве острова и о своем собственном одиночестве.

Привычная семейная обстановка, встречая его повсюду своими конкретными проявлениями, отдаляла его от дома, подобно тому как отталкивает человека любая грубость, когда ему грустно. Так, духи любимой, с которой ты, плача, расстался, живут в памяти твоей души и твоих чувств, а звук любого другого женского голоса кажется тебе тривиальным, и самая нежная ласка воспринимается как грубость.

Отчуждение, мрачность и печаль могут найти приют и утешение лишь в письмах, написанных рукой, еще не остывшей от пожатия любимых рук, в письмах с униженными и горькими, как аромат осенних хризантем, жалобами.

Он вошел в маленькую гостиную госпожи Деляну. Заметив календарь на крошечном бюро, подошел поближе. Он был открыт на черном дне; черным был и следующий день. Все дни были черные, словно красные дни календаря ушли навсегда вместе с каникулами и листьями на деревьях…

Он вошел к себе в комнату.

Теплая одежда, вынутая из сундуков и развешанная на спинках стульев, пахла нафталином. Холодная печь, растревоженная ветром, вздыхала и жаловалась, точно крестьянин со слабой грудью, еще больше увеличивая холод в комнате и ее пустоту.

И было так далеко до наступления ночи, что Дэнуцу хотелось зевать и скулить. Он бросился на кровать, подтянув ноги к самому подбородку, засунул руки в тепло рукавов и сжался в комок; он старался сам себя согреть, как это делают кошки…

Голова Ольгуцы просунулась в дверь.

— А! Вот ты где!

— Да.

— Что ты делаешь?

— Ничего. Лежу.

— Я пришла тебя проведать.

«Что могло понадобиться Ольгуце?», — подумал про себя Дэнуц, внешне безразличный, внутренне настороженный.

Ольгуца вошла в комнату, держа в руке галоши Дэнуца, которые блестели так, словно были сделаны из черного дерева. Ольгуца была в домашних туфлях.

— Я их поставлю под кровать.

— Что?

— Галоши.

— Галоши?? Почему?

— Потому что это твои галоши. Куда ты хочешь, чтобы я их поставила?

— Поставь под кровать.

«Что она делала с моими галошами?»

— Ольгуца, что ты делала с галошами?

— Я их мыла, — объяснила она, поднося галоши к самому носу Дэнуца, словно только что срезанные цветы.