Читать «Вторая попытка» онлайн - страница 385

– А ведь верно, из понтеров, – согласилось его сиятельство. – Впрочем, это ничуть не отменяет справедливости высказанной мною мысли, – убежденно заметило оно же. И продолжило в том же раздумчивом стиле, снизойдя с вершин глобальных обобщений к конкретике единичных выводов. – Да, такую смерть не назовешь voila une belle mor.[473] С виду обычный мерзлый француз из rótisseurs[474], как они сами таких называют… Добро бы еще древко от знамени при нем находилось… А между тем, если вдуматься, смерть этого малого была действительно славной – спасти императора с остатками Великой армии – это, что ни говори, но подвиг. И ведь знали, на что идут!..

– Не пошли бы мост ладить, пошли бы под расстрел – за бунт и неподчинение, – возразил еще один, третий голос, отличавшийся тугим иностранным акцентом и подчеркнутой сухостью тона. – Как правильно говорится, wer die Ehre nicht kennt, der erkent den Stock[475].

– Ну, это уж, извините, Вильгельм Петрович, что-то из области прусских премудростей. А перед нами, судя по форме и знакам отличия, французы. De beaux hommes! Brave gars![476]

– Zweimal kann niemand, einmal muß jeder sterben… Не знаю, как правильно сказать это по-русски…

– Может быть так: De toutes les douleurs on ne pent faire qu’un mort?[477]

– Может, и так. Вам, любителю всего французского, лучше знать, так ли точно и образно передана эта мысль по-французски, как она передана чистой и незамутненной немецкой речью. Я же с некоторых пор почти перестал понимать язык врага. И ничуть не жалею об этом…

– Самое время, Вильгельм Петрович, заняться изучением английского языка. Судя по всему, именно он придет не в столь отдаленном будущем на смену французскому в качестве языка просвещенного человечества.

– Шутить изволите, Алексей Антонович? Это извращенное подобие саксонского диалекта, подпорченное латинизмами, почерпнутыми из норманнского наречия, вдруг сделается языком международного общения?!

– Не вдруг, сударь. Отнюдь не вдруг. Но – исподволь. Как оно всегда всё и делается. Однажды прекрасным утром проснемся мы с вами где-нибудь посреди Европы, попробуем завязать разговор за табльдотом на языке, который вы так кстати почти забыли, а нас и не поймут. Залопочут нам в ответ, заквакают что-нибудь эдакое, англо-саксонское: «уот-уот» или «гет-гет», а мы, как говорится, ни бэ, ни мэ, ни кукареку…

– Это где же в Европе, позвольте уточнить, мы проснемся?

– Ну, мало ли где. Да хоть в Гельвеции, в Сардинии, или в той же Батавии, например…

Тут возлежащему перед ними героическому французскому понтеру, наконец, надоело размышлять про себя о вздорности делишек людских, а тем паче задаваться вопросами, на которые он не мог дать ответа (Где он? Кто он? И если все же тот, за кого его принимают эти невидимые им досужие собеседники, то почему он понимает все три языка их общения, и даже, кажется, знает, что значат эти пренебрежительные «What-What» и «Get-Get»?) и он решил открыть глаза, дабы утонуть душой и взглядом в бесконечном небе, позабыв о бренности всего земного. Глаза он открыл, однако в намерении своем пойти ко дну в горнем не преуспел. И вверху, и окрест, и вообще – по всему окоему, везде царила изнурительная серость, возмутительная муть, мучительная мга, так что белые хлопья редкого пока еще снега даже как-то радовали глаз, хотя ничего хорошего не предвещали…