Читать «Вся жизнь» онлайн - страница 29

На следующее утро Эггер отправился домой, чтобы заявить о желании заступить на военную службу. Это решение он не обдумывал. Оно просто само появилось в голове, словно неведомый зов издалека, и Эггер понял: надо ему последовать. В семнадцать лет его вызвали на медицинский осмотр, но тогда Кранцштокер успешно выразил протест, заявив, что если у него отнимают любимого приемного сына, который, к слову, является еще и самым ценным работником в семье, притом отнимают, мол, чтобы погубить в бою против макаронников или, что еще хуже, лягушатников, то могут с таким же успехом сжечь к чертям все его хозяйство, господи прости! Тогда Эггер втайне испытал чувство благодарности. Пусть ему и нечего было терять в жизни, но все же предстояло еще кое-что обрести. А теперь – совсем другое дело.

Погода установилась относительно спокойная, поэтому Эггер отправился в путь пешком. Он шагал весь день, провел ночь в старом овине и двинулся дальше еще до восхода солнца. Прислушивался к равномерному жужжанию телефонных проводов, которые с недавних пор тянулись вдоль дорог от одного тонкого столба к другому, наблюдал, как горы вырастают из ночной мглы с первыми лучами солнца. Эту картину он видел тысячу раз, но в то утро она необыкновенно растрогала его. Эггер не припоминал, чтобы видел в жизни что-либо столь же прекрасное, но одновременно внушающее такой страх.

В деревне он пробыл недолго.

– Староваты вы. Да еще и хромаете, – рассудил офицер, сидевший в «Золотой серне» за столом, покрытым белой скатертью и украшенным флажками со свастикой, вместе с бургомистром и пожилой машинисткой составляя военно-призывную комиссию.

– Я хочу на фронт, – заявил Эггер.

– Думаете, вы пригодны для службы в вермахте? – спросил офицер. – За кого вы нас принимаете?

– Не делай глупостей, Андреас, и возвращайся к работе, – велел бургомистр, это и стало решающим словом. Машинистка поставила печать на единственном листке протокола, и Эггер вернулся к своим канатным дорогам.

Не прошло и четырех лет, как в ноябре 1942 года Эггер предстал перед той же комиссией, на этот раз не в качестве добровольца, а в качестве призывника. Он понятия не имел, зачем вермахту вдруг мог понадобиться такой, как он, но стало ясно: времена изменились.

– Что вы умеете? – спросил офицер.

– Я хорошо ориентируюсь в горах, – ответил Эггер. – Умею чистить наждачной бумагой стальные тросы и выдалбливать в скалах дыры.

– Пойдет, – сказал офицер. – Вы когда-нибудь слышали про Кавказ?

– Нет, – ответил Эггер.

– Ну что ж, не страшно, – заявил офицер. – Андреас Эггер, объявляю вас годным к военной службе. Перед вами стоит почетная задача – освобождение Востока!

Эггер выглянул в окно. На улице начался дождь, крупные капли били по стеклу, в помещении трактира стало темно. Краем глаза он заметил, как бургомистр, наклонившись, уперся взглядом в стол.

В общей сложности Андреас Эггер провел в России более восьми лет, из которых на фронте не был и двух месяцев, а все остальное время сидел в лагере для военнопленных, расположенном в степных просторах близ северного побережья Черного моря. Поначалу задание казалось ему довольно ясным: помимо освобождения Востока им поручили обеспечивать сохранность нефтяного месторождения, защиту и техническое обслуживание запланированных нефтяных вышек, но вот прошло несколько дней, и Эггер уже не мог с уверенностью ответить, для чего он здесь и ради чего или против кого сражается. В непроглядной тьме кавказских зимних ночей, когда за вершинами гор на горизонте сияют вспышки артиллерийского огня, похожие на раскрывающиеся бутоны, а отблеск их ложится на исполненные страха и отчаяния или безразличия лица солдат, всякая мысль о смысле или бессмыслице происходящего, наверное, погибает еще в зародыше. Эггер ни о чем не задумывался. Он выполнял приказы – вот и все. Считал, что мог оказаться в несравнимо худшем положении. Так Эггер провел в горах несколько недель, пока однажды два молчаливых сослуживца, которые хорошо ориентировались на местности, не отвели его к узкому скалистому плато, располагавшемуся на высоте около четырех тысяч метров. Старший по званию объяснил, что ему следует находиться там, пока не прикажут вернуться, сделать отверстия для взрывчатки, охранять передовую позицию и при необходимости удерживать ее. Эггер понятия не имел, о какой передовой позиции речь и что вообще военные понимают под «позицией», но недовольства из-за такого поручения не испытывал. Товарищи оставили Эггера одного с инструментами, палаткой, ящиком продуктов и обещанием, что будут возвращаться раз в неделю, чтобы пополнить запасы, и он принялся обустраивать стоянку, насколько это возможно. Дни напролет он высверливал в скалах десятки дыр, предварительно очищая их от толстого слоя льда, а ночами, лежа в своей палатке, пытался уснуть, несмотря на лютый мороз. Из снаряжения у него имелся спальный мешок, два одеяла, зимние сапоги на меху да толстая стеганая куртка, часть обмундирования горнострелковых войск. Кроме того, палатку он наполовину укрыл под промерзшим снежным карнизом, который хотя бы чуточку защищал ее от ветра, завывавшего порой невероятно громко, заглушая рев бомбардировщиков и глухие залпы зенитных орудий. Но всего этого не хватало, чтобы согреться. Казалось, мороз пробирается через каждый шовчик в палатку, под одежду, даже под кожу, впивается в каждую клетку тела. Разведи он огонь – заработал бы смертную казнь, но будь это даже разрешено, плато находится куда выше границы лесов, и кругом не найти ни единой веточки, которую Эггер мог бы подпалить. Иногда он разжигал маленький примус и разогревал на нем консервы. Но крохотный огонек словно издевался над ним. Обжигая кончики пальцев, он создавал ощущение, будто все тело замерзает еще сильнее. Эггер страшился ночей. Он лежал, завернувшись в спальный мешок, от холода из глаз текли слезы. Иногда он видел сны. Сны, наполненные болью, искаженными лицами преследователей, которые появлялись из вечной пурги, что кружила в его сознании. Раз он вдруг резко пробудился от такого сна, вообразив, будто нечто мягкое и подвижное забралось в палатку и уставилось на него.