Читать «Двуглавый орел» онлайн - страница 211

Официальная доктрина гласила, что каждый, кто надел офицерский мундир императорской армии, забывает о своей национальности. Таким образом, единственным допустимым языком австрийской половины монархии стал необычный, полузабытый язык, называемый "официальным немецким", известный тем, что добрых две трети говоривших, писавших, думавших, рассказывавших анекдоты или даже предававшихся страсти на этом языке пользовались им как иностранным — вроде нас с Елизаветой, например, поскольку я не знал венгерского, а она могла совсем немного, запинаясь, говорить по-чешски.

Но у Франца Нехледила имелись иные, более мрачные причины избегать чешского языка, даже когда мы с ним оставались наедине. Его отец был основателем местного отделения общества "Сокол" в Прибраме — чешской патриотической и спортивной организации, официально предназначенной для "повышения нравственности и духовности чешской молодёжи". Однако за несколько лет до войны эта организация вызывала в Вене всё большую тревогу, как тайное общество, посвящённое чешской независимости, возможное ядро подпольной армии сопротивления.

После начала войны, когда австро-венгерскую армию основательно побили русские и сербы, власти запаниковали и стали сотнями арестовывать чешских националистов. Многих из них по сфабрикованным обвинениям повесили по приговору военных судов, а оставшихся поспешно отправляли в концентрационные лагеря, в Австрию. Отца Нехледила признали виновным в шпионаже и приговорили к смертной казни, но он обманул своих палачей — умер в тюрьме от тифа.

Его мать и младший брат оказались в лагере в Стейнфельде недалеко от Вены. Но худшее было впереди. В начале 1915-го стало известно, что старший брат Нехледила, капитан 28-го пехотного полка, не погиб под Пшемыслем, как считалось, а перешел к русским и сейчас занят организацией Чешского легиона в Сибири.

Нехледила вызвали в военную прокуратуру и провели несколько весьма неприятных допросов, касавшихся его участия в деятельности "Сокола". В конце концов его вернули на службу, но дали ясно понять, что не спустят с него глаз.

В результате ко всему чешскому, вплоть до грампластинки с музыкой Дворжака, он испытывал слегка истерическое отвращение, как к паукам или осам. Между нами установилась негласная договорённость никогда не упоминать любые национальные политические вопросы и даже не говорить о родных городах.

Это кажется лицемерным, и, полагаю, в некотором роде так и было. Но поймите, что мы, жители Центральной Европы, мастерски освоили искусство частичной амнезии и очистки сознания от всего неудобного для власть имущих. Как в той старой шутке:

— Бабушка, а где ты родилась?

— Тише, детка, не смей говорить о политике.

Тем не менее, я был рад наконец вернуться к службе среди тех, кого я понимал, с кем говорил на одном языке. Массовое уничтожение старого офицерского состава австро-венгерской армии в 1914 году привело к пополнению его офицерами-резервистами, но военно-морской корпус до сих пор избегал тяжёлых потерь, и потому сохранил предвоенный менталитет. В жалкой и крохотной хибарке в Луссине я чувствовал себя гораздо комфортнее, чем среди однополчан в Капровидзе.