Читать «Юрий Тынянов. Сочинения в трех томах. Том 3» онлайн - страница 265

Гуляя, они иногда подолгу молчали, не мешая друг другу, и Александр умерял шаги, следуя за слоновьею поступью Аристиппа.

Однажды вечером, помолчав, Галич сказал ему, что не знает лучшего предмета для поэзии, чем история, и что царскосельские места и связанные с ними воспоминания могли бы быть предметом элегии. Парк, памятники, мосты соединили память всех русских побед — от Петра, отдыхавшего в этих местах после победы над шведами, до Екатерины. Нынче эти старые воспоминания вызывают воспоминания новые: о двенадцатом

годе и гибели завоевателя вселенной — в Москве. А потом, с легкостью, не боясь неудач, наугад Галич сказал ему, что «Измены»» хороши, но важная элегия лучше. Скоро, может быть осенью, будут экзамены, на них чтения; будет и пир, все теперь только и ищут предлогов для праздника, вот бы ему и заняться этою эле-гиею для праздника. Будет чтение, съезд. .

— Пора вам испытать себя в важном роде.

И, понизив голос, он попросил никому более не рассказывать: Разумовский хочет позвать Державина.

Он был крайне доволен своею мыслью и предложением и несколько раз с простодушием принимался себя хвалить.

— Нужно всегда думать о самом близком, о том, что под рукою, а это труднее всего.

Они уже расстались, когда Галич его снова догнал.

— Я позабыл вам сказать, что если хотите обнять весь этот парк, а потом и произвести отбор самого великого, нужно наблюдать его с разных точек зрения, при разных условиях, чтобы один памятник не походил на другой. Лучшее время для этого — темнота. Гуляйте в вечернюю пору, и вы увидите, как все крупные черты прояснятся. Только б вас не стали искать как беглеца. Вечер — время льготного хода для мыслей, утро — время проверки.

Глаза философа сияли, словно он наблюдал любопытный опыт.

— Такова дисциплина поэзии.

Уверенность Галича, всегда добродушного и беспечного, когда речь заходила об истине и воображении, была неколебима.

Александр и так гулял по вечерам, правда украдкой и не слишком удаляясь. Фролов теперь весьма мало обращал внимания на дисциплину, будучи всецело занят карточною игрою. Дядька Константин Сазонов по-прежнему исчезал по ночам, и никто этого не замечал. Вместо фроловской дисциплины Александр знал теперь другую дисциплину—Галича, «дисциплину поэзии».

Поздно вечером, противу правил и не боясь Фролова, он прошелся по парку. В полутьме, как тени Оссиа-новы, стояли памятники побед. Не было стройных садов— угрюмые леса, как при Петре, темнели..

Дельвиг признался: он послал стихотворение для печати в «Вестник Европы». Стихотворение Дельвига было «На взятие Парижа», а подписал он его псевдонимом: Руской. Давнишнее запрещение министра сочинять и, подавно, печатать никем не было отменено. Важная поэзия всех теперь привлекала. Дельвиг был теперь горой за Державина и говорил, что никто так не воспевал побед, как он. Насмешек над Державиным он теперь не одобрял. Воспевать победы рифмованными, короткими и быстрыми строками было то же, что плясать в алтаре. Древний Пиндар и новейший Пиндар русский, Державин/, были отныне его учители в новой важности. Он написал свою оду «На взятие Парижа» в тайной надежде, что она станет известна старику Державину. Он без рифм обращался в ней к Державину: