Читать «Юность Жаботинского» онлайн - страница 135

– Разве уж решен темный угол?

– Будто ты не знаешь, за кого я замуж пойду, и скоро.

– Что скоро, не знал, а за кого, сегодня на лодке догадался.

– Благословишь?

– Всё, что соизволит Маруся, – благословляю. Но опять спрошу об Алеше, потому что вы сказали про бульон у меня вместо крови. Это, должно быть, правда: все мы такие в нашем кругу, раса наша, что ли, устарела. Другое дело этот чужой Алеша. Кто их, печенегов, знает: у них, может быть, сердце вместо пружины? Разобьешь – не починишь.

Она зажмурилась, вся вытянулась, всеми зубами закусила губу – что-то волчье или беличье, первобытное было в ее лице на мгновение.

– Всё равно, – прошептала она. – Будь что будет, попляшу…

…На рассвете Зеэв вытащил из сторожки-куреня над берегом старого своего приятеля рыбака Автонома Чубчика. Тот дал им по куску вчерашнего хлеба-житняка с брынзой и отвез к Марусе домой, и она всю дорогу сидела тихонько и про себя улыбалась…

А войдя в дом, она наткнулась в прихожей на мать, бессонно ожидавшую ее всю ночь.

– Ты зря стараешься. Он не женится на тебе, – сказала Анна Михайловна, сидя в кресле и держа на коленях «Южные записки».

– Почему? – спросила Маруся.

– Потому, что он уже женат.

– На ком?

– На своем сионизме… – И мать показала Марусе «Южные записки» с крупным заголовком «Kadima’h».

27

Новая забастовка

Вечером, когда Зеэв был дома, зашел за ним Самойло. Он был у Зеэва впервые, сесть отказался: на улице ждет вся компания, решили пойти в парк и оттуда с обрыва глядеть, что будет твориться в порту, говорят в городе, что – будет «твориться». Зеэва что-то задержало на пять минут, Самойло ждал, но не садился, смотрел в окно. Вдруг он сказал:

– Мсье Руницкий тоже сегодня приехал, только на один день, завтра утром уезжает к матери в усадьбу.

На лице у Самойло ничего не выражалось: из прочной кожи и мускулов сшито было лицо. Зеэв ему тоже ничего не ответил.

В той части парка, что над обрывом, был пригорок или насыпь, а на ней стена с широкими зарешеченными арками, местные ее называли «крепость». Там вся компания кое-как устроилась, прямо на газоне. Толпы таких же зрителей сидели всюду вдоль обрыва или по скату среди кустов и сдержанно переговаривались. Ночь была горячая и темная, глубоко внизу, в порту, горели, как обычно, все фонари на молах и на судах, дрожа отражениями… В свете гаванных фонарей иногда сновали тени, из порта шел смутный гул, иногда доносились отдельные выкрики, неразборчивые…

Маруся и Руницкий сидели на разных концах компании. Маруся негромко болтала с соседями. Самойло молчал по обычаю, и по обычаю никто с ним не заговаривал.

Вдруг толпа кругом загудела, сотни рук протянулись куда-то вниз: там понемногу расплывалось огневое пятно, и оттуда же, спустя мгновение, поднялся тысячный рев, на этот раз долгий, и такой по звуку, что и слов не нужно было: ликующий рев.

– Это они склады у элеватора подожгли, – резко проговорил Алексей Руницкий, – и радуются. – Он обернулся к Марусе: – Я вам еще днем сказал, Марья Игнатьевна, что вся шпана перепьется и станет безобразничать. Освободители…